Запечатанное письмо
Шрифт:
«Последнюю грань дозволенного!» Хелен знала за собой манеру при случае щегольнуть пышным выражением, но никогда бы не позволила себе такой дешевой высокопарной фразы.
— Это были ее собственные слова? — будто сомневаясь, спросил Боувил.
— Я не помню слово в слово, как она выразилась, — призналась миссис Уотсон, — поскольку была слишком потрясена ее шокирующим признанием.
— Это естественно. Она поделилась с вами… подробностями?
— О да! Она сказала, что полчаса назад Милдмей проводил ее до моего дома, но вместо того чтобы здесь расстаться с ней, уговорил ее пройти
Боувил открыл рот, собираясь что-то сказать, но не находил слов.
— Ужас парализовал меня! — продолжала миссис Уотсон. — Хелен обхватила голову руками и воскликнула: «Вы презираете меня, Эмили? Вы отшатываетесь от меня? Я погибла».
— И вы действительно отшатнулись от нее?
Миссис Уотсон колебалась. «Подыскивает дипломатичный ответ», — догадалась Хелен.
— Сначала да, но потом я подумала: кто я такая, чтобы столкнуть ее в пропасть? Она рыдала у моих ног, в волнении теребила свое платье. Поэтому я сказала: «Хелен, если вы действительно раскаиваетесь — как сказал Господь наш Магдалине, — идите и больше не грешите». — В глазах ее блестели слезы.
«Неужели она сама верит этому вздору?» Память часто подводит людей, особенно в пожилом возрасте. Возможно ли, чтобы Эмили Уотсон в своем заблуждении принимала эту драматическую историю за то, что было на самом деле? Нет, объяснение намного проще: зал заседаний превращает ничтожество в тирана на час, предоставляя ему сцену, где он может произнести самую изощренную ложь и клевету!
Миссис Уотсон продолжала:
— Я взяла с нее обещание немедленно порвать эту грешную связь с Милдмеем и отослать ему подаренные им безделушки и медальоны. Затем нас позвали пить чай, и мы спустились в гостиную, — прозаически закончила она.
Несколько секунд Боувил, очевидно, не знал, какой вопрос задать свидетельнице.
— Вы рассказали преподобному Уотсону о ее признании?
— В тот раз я этого не сделала, поскольку доктор советовал мне оберегать его от волнений. Конечно, из-за этого мне было еще труднее переносить выпавшее на мою долю испытание. — Она поднесла к глазам платок.
— Известно ли вам, возвратила ли она подарки Милдмею?
— Я так думала, — грустно ответила миссис Уотсон, — но она просто спрятала их под замок в ящике своего бюро. В последующие месяцы по отдельным намекам и обмолвкам я с ужасом поняла, что она и не думала прервать их отношения!
— И вы поссорились?
И опять миссис Уотсон болезненно поморщилась от этих слов.
— Не открыто. Исключительная преданность — мое слабое место.
Хелен хотелось схватить ужасную лгунью за плечи и трясти, пока у нее позвоночник не треснет.
— Но сердце мое отвернулось от нее, — заверила миссис Уотсон. — У нас состоялся один очень… тяжелый разговор в начале следующего года. До меня дошел слух, что она считает визиты адмирала Кодрингтона в мой дом слишком частыми и намекает на чрезмерно близкие отношения между нами. И я открыто подняла этот вопрос; я напомнила ей, что моя дружба с адмиралом развилась с ее полного одобрения и для ее же пользы. Она обвинила меня в том, что якобы я исподволь оказываю влияние на ее дочерей, пытаюсь узурпировать ее
Да, эту ссору Хелен помнила и позволила себе слегка усмехнуться.
— Я попросила ее в письменном виде опровергнуть эти слухи, — сказала миссис Уотсон, — но она заявила, что честная женщина не нуждается в доказательстве своей порядочности! И когда я деликатно намекнула ей на ее собственную подмоченную репутацию, она стала кричать как безумная: «Пошлите за моим мужем! Можете выдать ему мою тайну и навсегда погубить меня!» Затем она бросилась мне в ноги и умоляла извинить ее. Я откинула ей волосы с лица и сказала: «О, Хелен, дорогая, так-то ты воздаешь мне за всю мою любовь к тебе?»
Наглость этой женщины ошеломила Хелен: в каждом предложении были ловко перемешаны отдельные факты и откровенная ложь! Она описывала их бывшие действительно дружескими отношения, осложненные взаимными претензиями, но так, словно вспоминает их в горячечном бреду. И вдруг Хелен догадалась: «Отношения со мной — единственное волнующее событие за всю ее жизнь!»
Боувил торопливо скрипел пером. Затем внимательно прочитал свои записи.
— Так написала ли ответчица то письмо, о котором вы ее просили, — письмо, в котором она отрицает, что намеревалась обвинить вас и своего мужа в неподобающе близких отношениях?
— Да, написала, — самодовольно сообщила миссис Уотсон, — и, чтобы восстановить мое доброе имя, перед отъездом я показала его некоторым своим знакомым.
— Миссис Уотсон, мой следующий вопрос очень важен! — Он устремил на нее строгий взгляд. — До вашего с супругом отъезда с Мальты в июле 1862 года говорили ли вы что-либо адмиралу Кодрингтону о тайнах его жены?
— Нет, не говорила.
— А позднее, в письмах? Ни намека, чтобы насторожить его?
«Ну, смелее, придумай какую-нибудь сцену, в которой ты играешь роль мудрой сивиллы!» — мысленно подтолкнула ее Хелен. Если бы она позволила себе хотя бы малейший намек, то он станет виновным в снисходительном отношении к изменам своей супруги…
— Ни разу, ни словом не обмолвилась!
Увы, она далеко не глупа.
На скулах престарелой женщины неожиданно вспыхнули пятна.
— Кое-кто может поставить это молчание мне в вину, хотя я знаю, что адмирал этого не сделает, — сказала она и благодарно кивнула Гарри. — Я рассматривала свое молчание как жертву на алтарь умершей дружбы. Мною руководило женское сочувствие.
Пока Боувил поблагодарил свидетельницу и объяснил, что ей придется остаться на месте для перекрестного допроса, Хелен вспомнила то, о чем весь день старалась не думать: «И мои дети в руках у этой гнусной твари!»
Хелен взглянула на барристера Хокинса. Он о чем-то оживленно перешептывался с Фью. Затем поднялся, выпрямился во весь свой рост и по-кошачьи вкрадчиво подошел к свидетельнице.
— Итак, миссис Уотсон, — начал Хокинс, — с того момента, как ответчица перестала сопровождать истца на проповеди вашего супруга, он был вынужден в одиночестве посещать ваш дом по воскресным дням. Я должен спросить вас: позволял ли он себе когда-либо какие-либо вольности по отношению к вам и говорил ли какие-либо вещи, неподобающие вашему положению замужней дамы?