Запечатанное письмо

Донохью Эмма

— Я уже назвал ее сводницей, — вставил Боувил. — Какие еще стрелы остались у нас в колчане?

— Ученики или помощники, которых били или морили голодом в этой ее знаменитой типографии? — шутливо предложил Уильям. — Друзья из числа мужчин? Внебрачный ребенок, который растет где-нибудь в Суррее? Прошу прощения, миссис Уотсон.

— Не стоит, — пробормотала та. — Не знаю, как это назвать, джентльмены, но…

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрил ее Бёрд.

Миссис Уотсон в смущении приложила руки к щекам.

— Прежде всего я должна извиниться

за… э-э… некоторую непристойность темы… В связи с исполнением пасторского долга и связанными с ним частыми разъездами уязвимые места общества известны мне лучше, чем подобало бы женщине благородного воспитания.

— Говорите же смело, прошу вас, — подтолкнул ее Гарри, скрывая раздражение.

— Что ж… Позвольте мне только намекнуть, — она не поднимала взгляда от сложенных на коленях рук, — что поведение женщины, которая на протяжении достаточно длительного времени занимает место мужа в постели его жены, может быть истолковано самым… гм… дурным образом.

Все подавленно молчали. Гарри чувствует укол в сердце.

— Не хотите ли вы…

Миссис Уотсон закрыла лицо руками:

— Не принуждайте меня договаривать!

Молчание нарушил брат Гарри:

— Право, миссис Уотсон, вы на что-то наткнулись! Пожалуй, это может сработать!

Боувил энергично кивнул:

— Я определенно могу намекнуть на что-то в этом духе и дать понять, что, если мисс Фейтфул не явится немедленно в суд, я предам эти соображения широкой огласке.

— Но это нелепо… — нерешительно возразил Гарри.

— Здесь необходимо проявить тонкость и сметку; сказать, ничего конкретного не называя; любое прямо высказанное предположение может обернуться против нас, — продолжал барристер. — Адмирал, вы, случайно, не читали рассказ «Украденное письмо»?

— Я не любитель беллетристики.

— А с точки зрения юриспруденции рассказы мистера Эдгара По исключительно интересны и познавательны! В этом рассказе министр правительства, желая приобрести власть над одной королевской особой, крадет у нее письмо, — рассказывал всем Боувил. — Но суть в том, что он не показывает это письмо ее супругу, чтобы опозорить ее, потому что власть министра заключается именно в обладании этого письма, а не в его использовании, точнее, в постоянной возможности его использования.

— Но мне и в голову не приходило подозревать между ними что-либо… противоестественное! — снова взорвался Гарри. — Должны ли мы думать или ожидать от английских присяжных, чтобы они думали, что моя жена, позволив себе вступить в интимные отношения с двумя мужчинами, еще и… — Голос его пресекся.

Уильям пожал плечами:

— У испорченных женщин бывают самые разные извращенные наклонности.

— Не забывайте, она росла и воспитывалась в Индии и в Италии, — подчеркнул Бёрд и успокаивающе похлопал Гарри по руке. — Но не мучьте себя, адмирал: никто из присутствующих и не думает, что в данном случае имела место подобная извращенность.

У Гарри в горле ком.

— Почему бы вам не позволить, чтобы на завтрашнем заседании Боувил намекнул, что у вас могли быть такие подозрения,

и тогда в среду все газеты поместят его предположения, а мисс Фейтфул в полном ужасе первым же пароходом вернется в Англию, чтобы защитить свое доброе имя, а?

Гарри не видел конца позору, падающему на его голову, издевательским смешкам при имени Кодрингтон, которое его предки, происходящие от копьеносца короля Генри V, передали ему чистым и незапятнанным. Гарри помнит, когда сэра Эдварда обвинили в превышении своих полномочий, выразившихся в том, что он лично принял решение начать сражение при Наварине, он сел и спокойно составил подробный доклад о своих действиях, очистивший его имя. И хотя в его годы царили грубоватые нравы, правда служила человеку надежным щитом. Сыну сэра Эдварда выпало несчастье жить в другое время, когда для того, чтобы стать свободным, нужно городить ложь за ложью.

После тяжкого раздумья он кивнул:

— Если все вы считаете, что стоит попытаться.

— Вот и хорошо, — принялся успокаивать его солиситор.

Боувил вслух размышлял:

— Если бы только кто-нибудь записал что-нибудь компрометирующее о том периоде, когда мисс Фейтфул жила на Экклестон-сквер… Не обязательно читать это вслух: сам факт, что подобные подозрения могут быть переданы в газеты, говорил бы против нее. Полагаю, адмирал, дневник вы не вели? — спросил он, наклонив голову набок.

— Я никогда ничего подобного не вел, за исключением записей в корабельном журнале.

— А может, были письма к какому-нибудь близкому другу, где вы упоминали о вашей жене и ее наперснице? — предположила миссис Уотсон. — Если бы вы доверили мне свои опасения на Мальте…

— Вы не можете дважды выступать свидетельницей, — тихо напомнил ей Бёрд.

Наконец Гарри понимает, чего ждут от него присутствующие.

— Ну, возможно, я мог в то время что-то записать, но забыл. Я посмотрю в своих бумагах, — пообещал он с тяжелым сердцем.

— Подойдет все что угодно, — объяснил Бёрд. — Короткая записка на память, например, подписанная, датированная и запечатанная… Я уверен, что вы запечатали ее, чтобы она случайно не попалась на глаза слугам.

— И конечно, адмирал мог передать такой документ в надежные руки, скажем, своему брату, — подмигивая, сказал Боувил.

— Гм… Пожалуй, было бы лучше, — сказал Бёрд, — если бы не адмирал, а генерал выступил свидетелем и подтвердил обстоятельства, при которых был написан этот… гм… документ.

— Разумеется, — согласился Уильям.

— Если я что-то подобное написал, то наверняка отдал брату на сохранение, — заставил себя выговорить Гарри.

Миссис Уотсон одарила его ослепительной улыбкой.

Вернувшись в свою спальню в Рэг-клубе, Гарри достал со дна коробки для писчей бумаги несколько листов.

— Они кажутся пожелтевшими. Как думаешь, похоже, что этой бумаге уже семь лет?

— Да, на них стоит титул: «Вице-адмирал Генри Дж. Кодрингтон», — указал Уильям. — А если не ошибаюсь, в 1857-м ты был еще капитаном, верно?