Запертые двери
Шрифт:
Его лицо уже сияло в улыбке, когда глаза остановились вновь на бумагах
– Надо закончить работу, - с вздохом произнес он. И когда грифель коснулся бумаги, погас свет.
– Прекрасно!
– прокричал он, всматриваясь в темноту. Шум дождя, теперь, неожиданно стал громче. С исчезновением одного чувства, остальные, соответственно, становились сильнее. Легкий страх ворвался в его разум и побежал по кругу, как белка в колесе. Мысль о том, что под ним, на металлических столах, лежат мертвецы, теперь ему не казалось забавной. Он вырос на страшных историях города и теперь ему не сложно было представить призрачные шорохи и шаги, доносящиеся за дверью ведущую в подвал.
Кони отогнал этот образ. Судя по легендам, единственное, на что было способно проклятие против коренных жителей города, это послание некой заразной болезни или помутнения рассудка какому-нибудь бедолаге, превращая его в убийцу. Но, оно, от чего-то, было полностью бессильно против таких как Билл Туклеттер. А потому Билл и был выбран общиной для этого важного для города обряда. Мать рассказывала ему года три назад, что Билл мог быть вполне нормальным человеком, если бы не его мать, которая беременной, принимала специальные препараты, которые и превратили Билла в идиота. И не потому, что она не знала, к чему могут привести последствия или же таким образом пыталась избавиться от ребенка, а потому что община возложила на нее эту миссию. И миссис Туклеттер, как ярая фанатичка и член городского совета, с радостью исполнила сие поручение.
Но Кони не был уверен в правильности всех этих действий. Безумных действий. Ведь эпидемий в их городе не было уже несколько столетий, кроме некоторых локальных вспышек эпидемий гриппа, от которых скончалось в течение полувека около двух дюжин человек и то, в большинстве своем, стариков. А если и случались смерти, то это, как правило, были самоубийства, (и здесь была главная странность) и отчего, почти все, в рядах высокопоставленных лиц города. В то время как от рук убийц погибали приезжие, да городские священники. За трехсотлетнюю историю города, были убиты около пятидесяти священнослужителей, причем это не считая тех, которые погибли во время Великой Гражданской Войны.
Последним из убитых был отец Марк, чью грудь пробил нож убийцы еще в 1973-ем году. Теперь, единственная церковь в городе, находящаяся у западной части холма, была всеми заброшена и забыта, а другими святыми отцами Лайлэнд не обзавелся.
Мигая, свет загорелся вновь - заработал аккумулятор, - и Коннор Осборн вздохнул с облегчением.
Но если количество погибших священников было известно, то счет убитым и покончившим с жизнью чиновникам давно был утерян. А вот количество смертей со стороны приезжих никогда и не велось, так как жители города (если это было возможно) всегда зачищали за "Предвестником". Тела убитых старались вывозить из города и по возможности прятать. От чего многие, так и числились не погибшими, а пропавшими без вести.
"Предвестник" лишь дважды дал себя опередить и теперь, весь город (надо понимать как городской совет) надеялся, что и сегодня, он окажется позади Туклеттера. И тогда...
– ... мы заживем как все обычные американцы. Хотя, по мне, мы и так живем как обычные американцы.
С этими словами, Кони встал и побрел к вешалке, за своим дождевиком. И хотя он должен был завершить отчет, Кони решил не думать о нем до завтрашнего дня. Надев дождевик и натянув колоши, которые он всегда, в отличие от констебля, держал под вешалкой, а не под столом, Осборн взял ключи от входной двери и направился к выходу.
Ветер был ужасно силен и пытался затолкнуть его обратно в офис, а капли дождя больно били по лицу и рукам. Но Кони не сдался, он
Открыв дверцу, он забрался внутрь. Немного подождав, пока дрожь от холода слегка ослабеет, Кони сунул ключи в зажигание и провернул их, затем, переключая передачу и включая печку, он подумал о своей матери и о том, что этой ночью ей придется немного поволноваться.
14.
В городской мэрии горели свечи. Они горели, когда генератор еще работал и они горели, когда пробки выбило от бушующей грозы. Канделябры на коротких ножках стояли на столе, те же, которые были почти в полтора метра в высоту, расположились по углам. Ветер гудел и завывал, бросая горсти дождевых капель в окно, с такой ненавистью и силой, что иногда казалось, ему было под силу выбить стекла и ворваться в комнату, где за широким и длинным столом заседал городской Совет. Во главе стола сидела Аннет Фоули - мэр города Лайлэнд. Эта была женщина сорока двух лет отроду, не высокого роста, с очень худым болезненным лицом и с еще более худой шеей. Она была одета в строгий костюм бордового цвета и белую блузку. Из украшений, на ней были бусы и браслет из речного жемчуга, а на пальцах блестели в пламени свечей золотые кольца с камнями разных размеров. Одно из колец было печатью, передаваемое из поколения в поколение в ее семье, на которой был изображен их родословный герб.
Ее ярко-синие глаза, все время глядели с прищуром, даже в темное, как сейчас, время суток. И этот взгляд холодил спины каждого из присутствующих на Совете мужчин.
– Что мы имеем?
– спросила она, не обращаясь ни к кому на прямую.
– Моссинджер считает, что все может закончиться этой ночью, - ответил за всех Стэнли Борнуэлль, полноватый мужчина тридцати восьми лет, который же выглядел на все пятьдесят. За какие-то три года он успел потерять двоих сыновей и пережить самоубийство жены. Несмотря на все пережитое, он оставался одним из самых маловерующих из Совета в городское проклятие, хотя и не отрицал его реальности, иначе место в этом офисе было бы ему заказано.
– А где он сам?
– осведомилась мэр.
– Должен быть с минуты на минуту.
Ветер взвыл за окном невероятно громко и свечи затрепыхали, словно потокам холодного воздуха, каким-то образом, все же удалось ворваться сквозь щели. Все присутствующие на собрание, почти с благоговеньем, молча, глядели на пляску языков пламени, не решаясь нарушить молчания.
– Наш город многое пережил за все эти годы, - начала Аннет Фоули, не отводя глаз от свечей, - и мы оставались верны ему и друг другу. Мы всегда были рядом в те времена, когда одному из нас было плохо, готовые протянуть руку помощи каждому из горожан. Я права, Улаф?
– Да, Аннет, - уверено кивнул Улаф Финчберг, потомок шведских эмигрантов, которые поселились на этих землях еще в начале восемнадцатого века и, судя по легендам, которые сохранились лишь из уст в уста, его прадед участвовал при распятии священника.
– Когда я потерял одну ногу из-за диабета, вы не потеряли веру в меня, сохранив за мной пост главного судьи. А когда мой сынишка упал с обрыва песчаного карьера, помогли нам как материально, так и добрым словом. Доктору Пибоди я буду благодарен да конца своих дней, он поднял моего мальца на ноги.