Запев. Повесть о Петре Запорожце

Заплавный Сергей Алексеевич

Перевальное место. У Нарвских ворот конка делает последнюю остановку. Тут же с давних пор поставлены дозорная будка и шлагбаум. Когда-то подле них велся въездной и выездной контроль. Теперь таможенного досмотра нет, остался только полицейский. Кряжистый урядник поглядывает вокруг с ленивым любопытством, будто нехотя.

Чуть в стороне, у самой Тентелевки, облюбовала себе место базарная толкучка. И здесь предпраздничная пестрота.

Чеботарев взял извозчика. По дороге, адресуясь в первую очередь к Анне Ильиничне, он принялся рассказывать, что в начале века место, по которому они следовали, славилось летними дворцами Трубецких, Дашковых, Шереметьевых, Строгановых; здесь были зеркальные

пруды и оранжереи, твердые накатные дороги — словом, все, чему приличествовало быть на пути в Петергоф, не без оснований величаемый северным Версалем. Теперь перспектива заметно изменилась: дворцы имеют иной вид и окружение. И владельцев тоже. На смену князьям и графам пришли купцы…

Пока Чеботарев говорил, пролетка выкатилась на Петергофское шоссе. С Петергофским проспектом его но сравнить: мостовая кончилась, началась бесконечная, немощеная улица с рытвинами и глубокими канавами по сторонам. На ней вовсе нет щебенки, как это обещано ео названием (шоссе — дорога, убитая щебнем); укат же образован скорее подошвами пешеходов, нежели трамбовками дорожных рабочих. Деревянные двухэтажные дома Нарвской заставы притиснуты один к другому. Окна маленькие, подслеповатые. Над некоторыми из них пристроены узкие лобовые доски.

Прямо у дороги или между домами курятся выгребные ямы. Ветер порывами выносит на прохожих их тошнотворные запахи. То здесь, то там маячат церковные звонницы. Вокруг них попросторнее.

От вывесок рябит в глазах. Маленькие, незатейливые укреплены над кислощейками и пивными, над ларьками, торгующими колбасой, потрохами, селедкой, над булочными, кипяточными, над сапожными мастерскими… Трактиры обозначены крупнее и ярче. Издали бросаются в глаза названия: «Базар», «Яр», «Ливадия», «Россия», «Лондон»…

Но вот показался высокий забор, без начала, без конца. За ним толстые прокопченные трубы. Это и есть Путиловский.

— К каким воротам прикажете? — осведомился извозчик.

— К паровозным, — сказал Чеботарев.

Петр догадался, о каких воротах речь, — о тех, где начинается заводская железнодорожная ветка, весьма беспорядочная, с крутыми поворотами и частыми ответвлениями. Особым образом, в стороне от нее, проложена узкая колея для паровичка с обзорным вагоном. Вагон предназначен для членов заводского правления, ну а, конечно, для высоких гостей. Неужели Чеботарев из их числа?

Служебный пост Ивана Николаевича выяснился минут через десять, когда он, уплатив извозчику гривенник сверх того, что было запрошено, предъявил на входе в заводскую территорию бумагу с грифом Главного управления казенных железных дорог. Петр успел высмотреть в ней строчку: коллежский асессор.

За себя Петр не беспокоился: не здесь, так в другом месте пройдет. К темно-зеленым фуражкам студентов-практикантов Технологического института, к их двубортным шинелям с красными петлицами и брюкам того же цвета с кантами и штрипками на Путнловском давно привыкли. Дом, отданный под их общее житье, находится через дорогу.

Хорошо, что сегодня Петр при форме: охранник пропустил его молча, не выказав никакого интереса.

Паровозик стоял сразу за воротами. Нарядно одетый пожилой машинист поспешно сдернул фуражку, поклонился, затем предупредительно выдвинул ступеньку из вагона, открыл дверцу.

Изнутри вагон обит цветным сукном. Под ногами — коврик.

Едва паровозик тронулся с места, Чеботарев заговорил вновь:

— Поначалу завод был небольшим, располагался на острове Котлин и производил из чугунного лома артиллерийские снаряды. Потом его перенесли сюда. Он стал расти, теснить места летнего отдыха. Закрывался, вновь открывался. Хозяева менялись. Четверть века назад достался он Путилову. В

то время на российских дорогах рельсы английского и бельгийского производства начали дружно выходить из работы. Вот Путилов и предложил министерству путей сообщения передать ему завод в долг. За это он брался наладить выпуск своих, отечественных рельсов, со стальными головками. А человек это был не простой — специалист милостью божьей, изобретатель, математик. Но — хват! И со средствами. До выхода в отставку служил в морском ведомстве. В Крымскую кампанию отличился постройкой паровых судов для флота. Как такому отказать? Дали Путилову контракт — он и развернулся… Вы, конечно, обратили внимание на мастерские полукруглой формы? Это его придумка. В чем тут хитрость? В простоте. Каркасные дуги сделаны из рельсов, на них положены деревянные обшивки, сверху — толь. Быстро и дешево. Но работать в них плохо. В холодную погоду все тепло выдувает, летом — еще жарче…

Заводской двор производил тягостное впечатление. На его необозримых пространствах, уходящих к Финскому заливу, островками поднимались ветхие постройки начала века, куполообразные корпуса Путилова с крохотными оконцами, каменные здания более поздней поры, с клепаными железными колоннами. Тут же штабеля досок и рельсов, отхожие места, подъемные механизмы, дымящиеся отвалы, чахлые деревца. Повсюду развороченная земля, луки, подернутые льдом, переплетения рельсовых путей. Вдали ощетинилась голыми ветками большая роща. Размытый беспорядочный рисунок, на котором сплошь геометрические фигуры — с черными дымами, алыми туманностями, редкими пятнами серой голубизны.

Удушливый воздух напитан гулом. Он то приближается, то резко уходит в сторону. В нем стук, шипение, скрежет, дребезжание, похожее на тихий, надрывный плач. Плач надсадной работы.

Но Петр знает: сама по себе работа красива. Она требует ловкости, умения, любви…

Прикинув, что ехать осталось недолго, Чеботарев заторопился:

— Теперь завод не только всяческую артиллерию и рельсы выпускает, но и пароходы, паровозы, машины, плавучие доки, мосты, мельничные поставы, вагоны для скота, цистерны. Всего не упомнишь! Интересен и нынешний директор — Данилевский. Его конек — паровозы. Имеет собственные модели, не боится поспорить с самим Щукиным. И в министерствах, и в нашем управлении — сваи человек. Не ему заказы дают, он их сам подбирает.

У конторы машинист снова снял шапку, поклонился.

Петру сделалось не по себе — не столько от поклона, сколько от заученной униженности рабочего человека.

— Спасибо, — за всех поблагодарила машиниста Анна Ильинична.

Чеботарев отправился в левое крыло, где размещались технические службы, за сопровождающим. Вернулся с невысоким широкогрудым пареньком лет семнадцати, представил:

— Петр Иванович Карамышев.

У паренька были веселые южные глаза и пушистый, не тронутый пока бритвой подбородок. Даже глубоко надвинутый на темные кудри картуз не мог скрыть высокого лба.

Одет Карамышев не без щегольства. Длиннополая куртка с круглым воротом расстегнута с таким расчетом, чтобы видна была новенькая суконная поддевка, бархатистая косоворотка. Просторные брюки вправлены в лаковые сапоги-коротышки.

Пальцы испятнаны тушью. Сразу видно, из чертежной братии…

Осмотр они начали с мартеновской мастерской.

От дверей на них дохнуло раскаленным воздухом. В полумраке светились сварочные печи. Возле них тенями двигались рабочие. Двое тащили ковш с жидким металлом. Ковш подвешен к стальному тросу. Блок заедало, огненная лава перекатывалась, грозила вот-вот выплеснуться на согнутые спины. Еще несколько человек — печные — с трудом ворочали в огненном жерле многопудовую лопату.