Запев. Повесть о Петре Запорожце
Шрифт:
Вот и рождество разгулялось спозаранку. Сначала вышли славить Христа дети. На больших улицах им быть не велено, только на боковых и заставских. Мещанскую ни к тем, ни к другим не отнесешь: не парадная, но и не задворная. Поэтому городовые допустили сюда самых тихих и заморенных ребятишек. Не без корысти, конечно: половина наславленных копеек попадет к ним.
— Люди добренькие, дозвольте Христа прославить! — несется тоненький голосок. — Рождество твое, Христо-боже наш…
— Возсия мирови свет разума… — подхватывают
Так и царапают душу эти скорбные голоса.
Не дожидаясь, пока отправятся с тем же богомольные мужики и бабы, церковные певчие или кабацкие пройдисветы, Петр скрылся из дому. На улице спокойнее.
Была бы открыта Публичная библиотека или какая-нибудь из читален при газетах, отсиделся бы там. Так нет — святой день…
II тут Петр вспомнил: надо сообщить Филимону Петрову адрес Рядова. Разговор с Николаем состоялся в сочельник. Рядов обещал помочь с устройством Петрова на более легкое, чем в пилорубпом, место. И с комнатой — тоже.
На Таракановку лучше всего отправиться немедля, пока есть надежда, что Петровы не успели запраздничать.
Возле казармы в Саперном переулке играли плохо одетые малыши. У каждого в руках чашка. В нее попеременке надо поймать шар, скатанный из коровьих оческов. Неудачливый получает слюнявым пальцем по лбу.
У старших ребят иная забава: наклонятся, обхватив друг друга за пояс, станут цепочкой к дереву, на них чехардой напрыгивает ватага соперников — и «конка» трогается. Ей надо, не развалившись, добраться до уговоренного места. Не сумеет — все повторится сызнова. Доберется — «конкой» становятся «пассажиры».
Переговариваясь и хихикая, наблюдают за «конкой» девочки.
В сторонке на бумаге возвышаются окуски пирогов, сала, ветчины, ватрушек. Это рождественское подаяние, которое удалось собрать маленьким обитателям казармы. Над ними сидит безногий инвалид, завернутый в длиннополую фуфайку. Он-то и одаривает самых ловких и прыгучих.
В казарме тихо. Многие ее обитатели только-только вернулись из церкви и еще пребывали в доброте и смирении.
Наверх Петр подниматься не стал. Отправил туда парнишку.
Петров-младший не заставил себя долго ждать.
— С праздником, Василий Федорович! А я думаю: кто зовет…
— Да вот решил заглянуть. О работе сказать…
Филимон слушал Петра недоверчиво, но жадно. Руки у него дрожали сильнее обычного, глаза туманились.
Неожиданно от фонарного столба, из толпы, где своим ходом шла чехарда, послышался крик.
Петр и Филимон разом обернулись.
У столба на земле корчился от боли мальчишка. Рука в локте неестественно вывернута.
— Испортили мальца! — хрипло заорал безногий. — Ай, испортили! На помоочь! Держн-и…
Петр поспешил к детям. Он видел, как вправляют вывихи, но самому делать этого не приходилось. А медлить нельзя.
Привалив пострадавшего спиной к столбу,
Мальчишка облегченно обмяк.
Между тем из казармы выскочил мужик с бородой, похожей на клок соломы. Добежав до Васьки, ударил его по шее.
— Н-на, поганец, чтоб не лез! — и подступил к Петру — Ты мово сына скалечил?!
— Не он, не он! — запрыгал инвалид. — Тот побег! Вон туда! Ты, чумной, этому-то спасибо скажи…
— Скажу, — пообещал «чумной» и побежал дальше. Петр отвел мальчика в казарму, велел матери погреть ему локоть в тазике с горячей водой, сделать перевязь. На Саперном он встретил отца мальчика и Филимона Петрова. Оба растерзанные, в грязи.
— Я его промеж пальцев пропустил! — хвастал Филимон.
— Это по-нашему, — лез к нему обниматься «чумной». — Надо отметить! По-божески.
— Хорошего вам рождества, — сказал им Петр. — Умеренного.
— И вам тоже, — моргнул Филимон, давая понять, что совет принял. — Не сомневайтесь…
Домой Петр вернулся засветло. Чтобы не терять зря время, сел писать письма. Первым делом — отцу и матери в село Троцкое. Они любят подлиннее, покрасочнее. А что может быть красочней погоды, цен па петербургских рынках, забот распорядительного комитета столовой, которым Петру как казначею кассы студенческой взаимопомощи постоянно приходится иметь дело?
Письмо получилось пространным, легким, рождественским. Зато над посланием братьям Виктору и Павлу Петр задумался. Уже несколько раз с недопустимым легкомыслием они сообщали ему, что в Киеве, тайно от начальства, образовалась «касса» из гимназистов и реалистов, что она уже собрала триста рублей, но это надо держать в «тайне». Еще братья писали о скосы участии в этой кассе, о собраниях, которые теперь стали проходить у тети на Большой Васильковской, 76, где они квартируют; о Ваде Всеволожском, товарище Петра по Киевскому реальному училищу, который с недавних пор состоит под надзором у полиции, за ним страшно следят, — знают, куда он ходит, кто у него бывает; о своем желании поселиться с Вадей…
Петр уже делал им намеки в письмах, что не следует быть столь беспечными, многословными, но они его не поняли или не захотели понять. Как же быть?..
На стук в дверь Петр внимания не обратил — весь дом стучит, от первого до пятого этажа.
Стук повторился.
Петр открыл, все же сомневаясь: к нему ли? В полутьме за порогом стояла держательница комнат, сухонькая женщина с миловидным личиком.
— А я решила, что вас нет, — сказала она.
За ее спиной стоял Ульянов. Он уже бывал у Петра, поэтому хозяйка не удивилась его появлению. Зато удивился Петр: обычно Владимир Ильич заранее предупреждал о своем приходе.