Запил под Хендрикса

Семилетов Петр Владимирович

— Вам серенаду спеть? — а он с гитарой туда ходит. Однажды ему ответили:

— Иди мальчик!

Дело было вечером. Темно. Сява огляделся — тихо, прохожих нет.

— Сейчас я покажу вам запил под Хендрикса!

И гитару принялся расчехлять. Повезло — есть ручей, можно смыть кровь. Неделю не появлялся в этих краях. Прошло время, забылось — осмелел, опять начал Чучу искать. Надо перебарывать себя. Трус тот, кто не борется со страхом.

Наверху лестницы — улочка затаённая, в тени деревьев. Стоит киоск, там продаётся съедобная всячина и очень вкусные жвачки хуба-буба. Почему-то в этом районе, и еще в огромном переходе возле станции метро Лыбедская. А так

нигде больше в городе нет. Сява закупится жвачками на месяц вперед, потом ходит — наслаждается. Хочет натренировать себе челюсти как у бультерьера. Будет так — выйдет в сад, перекинет через ветку ремень, ухватится зубами и повиснет. А с такими навыками можно уже в цирк. В каждом городе есть цирк и нужны артисты. Но талантов — мало. Все в менеджеры подались. Умеют галстучки завязывать — навык, достойный палача.

Глава 2

О другом

— У тебя прическа-деган!

Так крикнул чумазый пацан, наверное клей нюхает. Вскочил в троллейбус, двери — пшшш и уехал. А Болсунов Андрей подошел к витрине магазина и поглядел на себя. Приличный молодой человек, в брючках выглаженных, в рубашечке на все пуговички под горло застегнутой, сверху розоватый жилетик — как всё правильно. А прическу он сам выдумал, называется — бутон. Одна парикмахерша была веселая и сказала напарнице, когда он из салона выходил: «Как детский горшок на голове!». Он вернулся и бросил одеколон в зеркало. И заплатил за убытки. Еще ненормальным назвали. Сами ненормальные. На прощание сказал:

— Интеллект ниже плинтуса.

И ушел с улыбкой.

Мать Андрея — владелица небольшой пекарни, а отец — живописец чудовищной силы. Уже пятнадцать лет он работает над полотном «Атеист в аду». Недра пещеры, острыми контурами сталактитов и сталагмитов полыхает зарево адского огня. Герой картины — молодой человек в очках и рваном костюме. Обороняется от чертей книжкой, где на обложке начертано — Дарвин. Черти подобны вставшим на задние лапы собачкам из цирка, но с обезьяньими хвостами.

Живут Болсуновы в доме на Ширме, где узкие улочки соединяются взаимно под немыслимо крутыми углами, а старые двухэтажные многосемейные домики теснятся теремами тех бедных людей, у которых одни валенки на всю семью. А у Болсуновых даже и валенок нет. Дом с башенками, на три этажа, не считая подвального. Вровень с нижним — густые, темно-зеленые кусты лжетсуи тисолистной, впрочем их благодаря забору не видно. С бетонного забора на улочку глядят длинные, взятые в защитную сетку, лампы. Хулиган да не разбий!

У художника Болсунова там большая мастерская. Всегда играет классическая музыка. Или современная танцевальная — когда творец танцует для вдохновения. Пожилой, седобородый человек пляшет один в мастерской, похожей на просторную теплицу для тропических растений, как в ботсаду. Вместо крыши — стекло, вместо стен — тоже, но иное, с другой стороны не видно. Такова уж скрытная природа. Никто не должен видеть, как творит мастер. Картины вынашиваются, словно дети. Зародыши мерзки, поэтому и скрыты до урочного времени. Машут руки, дергается клочковатая борода, музыка играет. Запыхавшись, хозяин берет кисточку, смешивает в палитре краску и наносит на полотно точный мазок. Еще одна тень на пятом чертике. Следует опустошение души. Месяц-другой художник Болсунов будет копить вдохновение.

Беспокоился — вот бы успеть закончить до того, как Земля столкнется с кометой. Комета-то подлетает к дому нашему не по дням, а по часам. И скоро повиснет хвостатым уродцем на небе. Хвост с

изгибом, как у лошади.

— Уже и Антихрист бродит среди нас, — говорил Болсунов друзьям-художника, — Только мы не знаем, где и кто он. Может быть это ты!

Толкал кулаком в грудь товарища, бородача Вятского. Вятский — волосат, коренаст, любит вино и сыр. Живет на чердаке старого дома на той же Ширме. Окно выходит в сад. Вятский не пользуется дверью, а с балкона перемещается на яблоню и спускается по стволу. За пятьдесят лет жизни здесь он развил чрезвычайную ловкость, а благодаря ужимкам, волосатости и строению тела походил на обезьяну с патлами на голове. Когда на Ширме было еще много садов в частных усадьбах, хозяева приглашали Вятского лазить у них по деревьям и собирать урожай. Художнику доставалась треть. Маменька его делала варенья и везла на велосипеде на ближайший рынок — возле автовокзала. Благо, надо было ехать с холмов вниз, а не переться под гору.

У Болсуновых по вечерам собиралась компания людей искусства — художников, писателей. Бывали и общественные деятели. Эти последние, обыкновенно странники, находили в доме у Болсуновых приют. Андрей, тогда еще старшеклассник, был на таких вечерах и слушал. Гости обозначались для него как «дядя Миша», «дядя Слава», «тётя Сережа», «тетя Лида». Иногда Андрей тоже вмешивался в спор, но делал это неуклюже — он вообще составлял слова словно в вечной попытке удержать в руках горячую картофелину.

— Ну что, — говорил тётя Серёжа, вытянутый, длиннорукий, весь в светлом, — Поборем невежество в современном обществе?

— Борем-поборем, — со вздохом отвечал Андрей.

— Это верно сказано! — Вятский пускался ходить по комнате, приседая и раскачиваясь, — Под лежачий камень вода не течет! Надо объединяться и делать!

— Поддержим, — выступал вперед Скоромный, общественный деятель. Глаза у него всегда горели желанием помочь людям увидеть правду. Болсунов-отец указывал пальцем вверх — к этому пальцу устремлялось внимание, усиливая значение слов:

— Только на основах морали мы можем двигаться вперед. Мы за общество с высокой моралью — вот каким должен быть наш девиз!

И все галдят наперебой.

А то еще в подвале дома завелся святой человек, в мрачной одежде, подпоясанный, со светлыми очами, и молельный дом устроил для верных людей. Хлебопекарню семейную посещал и булки водой от своих рук кропил. Болсунова, по её выражению, «оделась простолюдинкой» и пошла к хлебному киоску, где спрашивала стоящих в очереди:

— А правда, хлеб в последнее время вкуснее стал?

Домой вернулась сияющая, спустилась в подвал и долго там со святым человеком беседовала. А Болсунов-отец сказал сыну:

— Ты учись у людей, видишь, какие люди возле нас собираются. Или мы возле них — не разберешь.

И Андрюша присматривался. В обозначенный день, самые близкие семье собирались у Чомина — так звали святого человека. Было у него лицо, будто человек понюхал несвежий сыр и тому испугался. С некоторой долей гнева.

Если приходил новый гость, Чомин скромничал и не знал, как начать речь. Тогда Болсунов-страший его просил:

— Расскажи о МилостИве. Человек вот не знает.

И Чомин тихо, ровным голосом, однако меряя бетонный пол подвала шагами, говорил, что Соединенные Штаты Америки, конечно, оплот сатаны, но оплот материальный, и антихрист появится не у них, а у нас, где клоака духовная. Что до бездуховных американцев, то у них добро попрано на государственном уровне. Так, обыкновенное имя Милостив сокращено до непонятного, ничего не значащего Стив и даже искажено — Стивен. Какой такой Стивен?