Запил под Хендрикса

Семилетов Петр Владимирович

Из глубины квартиры доносился негромкий разговор. Человек задавал вопросы и себе же отвечал. Тихо и спокойно, как за столом обсуждают пресные новости. Никодим Петрович мялся в коридоре. Никто не шел, Сява не торопился знакомить его с родителями. Сява вообще стоял и бился головой об стену возле зеркала, повторяя:

— Каждый день я хочу вырасти большим.

— Что ты? — тронул его директор за плечо. Сява отвлекся и сказал:

— Пройдем пока на кухню. Папа занят — работает.

Свернули из уродливо заваленного вещами коридора в кухню,

где на мойке громоздилась посуда, с потолка свисала лампа в абажуре из пластиковой бутылки, а окно было завешено по периметру гирляндой чеснока и прикрыто тяжелыми, пыльными и жирными шторами.

В соседней комнате, Николай в воображении проводил уникальную операцию по удалению аппендицита. Он — медицинское светило в изгнании, ждет своего часа. Но вынужден практиковать.

Стоит пред письменным столом. В одной руке — воображаемый скальпель. На столе — воображаемый же пациент, в бедрах прикрытый полотенцем.

— Тимофей Евгеньевич, благословите, — просит Николай профессора Чучу. Образ кивает.

— Начнем, — говорит Николай и смело делает разрез.

— Открыть потогонный канал. Дайте марлю.

Медсестра подает клок марли.

— Зажим, шприц. Ставим новокаиновую блокаду. Отрите мне пот со лба. Так, хорошо! Время! Начинаем отсасывать гной. Посмотрите на его печень. Видите, к чему приводит беспробудное пьянство. Студенты могут войти!

Снова кухня. Никодим Петрович уставился на предложенную ему чашку. Сейчас Сява нацедит туда кипятку. По ободу чашки — коричневый налет. Заботливо ученик выставляет на стол:

— Сахар. Чай.

Сахар — россыпь по щербатому блюдцу, чай — испитый пакетик, еще даже влажный. И вдруг звонок в дверь. Сява идет открывать. На пороге вороватый дядя, низенький, юркий. Говорит:

— Я ваш налоговый инспектор. Пришел взять налог на кота. У вас есть кот?

Сява упирает руки в бока:

— У нас нет кота! Покажите служебное удостоверение личности!

— Мою личность удостоверяю я сам, — отвечает юркий дядя. За Сявой возникает директор:

— Вообще-то вы обязаны предъявить по запросу.

— А на вас у меня тоже есть дело! — достает из нагрудного кармана бумажку, раскладывает её и читает вслух:

— Колбаса!

Смеется и убегает. Гремит лестница, хлопает парадного дверь.

— Шутник какой-то, — говорит Никодим Петрович.

— Может шутник, — отвечает Сява, и тут же добавляет мрачно: — А может маньяк.

Директор трогает очки на переносице. Сейчас достать бритву или позже? Возвращаются на кухню. Сява подвигает к Никодиму Петровичу чашку:

— Не стесняйтесь. А папа сейчас операцию доделает и выйдет.

— Какую операцию?

— У него частная медицинская практика.

Директор огляделся:

— Не скажешь, что это приносит большой доход.

— Папа денег не берет! У нас иные источники денег. Крутимся как можем. Собираем копейка к копейке. Чтобы купить для меня велык.

— Горный? — улыбнулся Никодим Перович.

— Горный, — Сява кивнул и выставил вперед

руки, будто держит рогатый руль.

— А я вот не знаю, почем сейчас велосипеды?

— Разные бывают. Мы хотим за миллион.

— Думаешь, есть такой?

— Думаете не потянем?

— Да нет, просто я сомневаюсь, что есть велосипед за миллион.

— Почему это вас так беспокоит? — глухо и строго, из своей комнаты прокричал папа Сявы. Никодим Петрович сразу и не разобрал. А когда понял, то отозвался:

— Да я ничего! Можно вас на минутку?

— Занят! Ответственная работа!

— Здравствуйте! Я директор вашего сына!

— Погодите минут двадцать!

— Хорошо!

Сява не мог решить, чем гостя занять. Можно, конечно, показать запил под Хендрикса. Но что-то сдерживало. Хлопот много будет. Больше, чем обычно. С другой стороны, а кто видел, что директор с ним домой пошел? Ну какой-то незнакомый тип возле школы, и всё. Не будут же того склочника нарочно потом искать.

— Ты говорил, что умеешь играть на гитаре? — спросил директор. Сидит и верит в руках чашку, дует — всё боится приступить к чаепитию. Да дерзай ты!

У Сявы внутри ёкнуло.

— Вам сыграть что-то?

— Не откажусь!

Пока Сява ходил за гитарой, директор проворно вылил чай в раковину, стараясь не тронуть гору посуды. Кастрюли, тарелки, и даже одна сковородка, грязные и наполовину заполненные водой, держались пирамидой благодаря чуду или, возможно, отсутствию в кухне воздушных токов. Ночью небось всё тараканами кишит. Тараканы в голове и кухне.

Никодим Петрович стал настраивать себя на нужный лад. Что-то Сява не идет. Вот такие ученики — головная боль. Вместо того, чтобы нести свет учения, он, директор целой школы, должен тратить время на… Как это назвать?

— Антисоциальных элементов, — тихо сказал Никодим Петрович вслух.

А откуда они берутся? Не с груши падают. Их воспитывают родители, такие же отморозки. Вернулся Сява, держа блестящую, черную с белыми вставками на деке, электрогитару.

— Ну-ка, показывай своё хозяйство, — директор протянул руку, чтобы взять инструмент. Сява отдал. Директор взял гитару наперевес, примерил:

— Тяжелая! Они все такие?

— Чем тяжелее гитара, тем тяжелее рок!

— А откуда звук идет? Здесь же нет дырки.

— А сейчас я вам покажу.

— Ну давай.

Директор отдал ему гитару. Сява поставил гитару на пол, придерживая за гриф. Дверь кухни вдруг захлопнулась, потом сразу открылась. Внутрь сунул по плечи голову папа Сявы — в бигудях, в халате, и прокричал:

— Давай сынок, я держу дверь!

И снова захлопнул. Сява подхватил гитару, быстро размахнулся — директор начал движение рукой к сердцу, туда, где в кармане опасная бритва лежала, раскладная.

Вечером папа Сявы и сам Сява выносили из дому черные кульки. По очереди. К пустырю за домами. Туда много чего выбрасывают — и ящики с гнилыми овощами, и пенопласт, и грязные в коричневом бумажки.