Записка Анке (сборник)
Шрифт:
В дальнем углу ресторана, там, где было меньше всего публики, сидели за столом двое: худой высокий старик с красным длинным лицом и большой, плотный, необычайно крупного сложения человек с круглым бритым лицом, изрезанным по обветренной коже мелкими жилками, – директор Андерсен и пилот Гисер-Зарсен.
Андерсен пил кофе и ел яйца всмятку. Гисер-Зарсен одну за другой опрокидывал в себя рюмки аквавит, закусывая их тартинками с килькой. Разговор подходил к концу. Собственно говоря, Зарсен больше слушал, чем говорил: его ответы были коротки, почти односложны.
Зарсен не хотел говорить: Андерсен все равно ничего не понял бы из тех технических соображений, которые
Крякнув после последней рюмки, Зарсен положил широкую жилистую руку на тонкую старческую кисть собеседника:
– Слушайте, господин Андерсен. Нет ничего, чего нельзя было бы сделать. Весь вопрос в том, что в одном случае нужно перед работой выпить стакан аквавит, в другом ее не следует пить за целую неделю до работы. Вот и вся разница. Не стоит теперь ломать голову над тем, как я все это сделаю. Удовольствуйтесь тем, что Гисер-Зарсен вам сказал: Зуль поставит ваши дурацкие столбы там, где это ему захочется, лишь бы нашелся клочок почвы достаточно крепкой, чтобы воткнуть эти столбы. Понимаете, Андерсен? Это говорю вам – я. А теперь не портите мне настроения вашим кислым видом и допивайте вашу бурду.
В дверях вагона показался кондуктор:
– Внимание, внимание. Прошу, господа, приготовить документы. Через пять минут граница. Поезд стоит четверть часа.
Гисер-Зарсен поднялся. Его голова почти упиралась в вертушку вентилятора. Длинный Андерсен казался почти маленьким рядом с огромным летчиком. Зарсен взял старика под руку.
– Ну-с, сударь, через пять минут вам придется повернуть оглобли. Передайте мой сыновний привет старушке-Норвегии. Пусть не горюет, я утру нос американцам – вот что они увидят вместо угля.
Зарсен сделал выразительную комбинацию из толстых красных пальцев. Стуча большими рыжими ботинками, он пошел к выходу.
II. «Пингвин»
1. «Пингвин» садится
Белланка «Пингвин» – последнее слово американской самолетостроительной техники. Широко раскинувшиеся монопланные крылья слегка вибрировали под напором воздуха. На бешеных оборотах, так, что не слышно было выхлопа отдельных цилиндров, гудел Райт «Циклон». Разрывая пространство острым носом, сверля и дробя его металлическим пропеллером, «Пингвин» отбрасывал назад истерзанные клочья воздуха. Светло-голубая даль, приближаясь к самолету, делалась бледной, прозрачной, наполненной мириадами невидимых в отдельности пылинок. Все вместе эти пылинки образовали сверкающую туманность. Что-то вроде Млечного Пути, ползущего над поверхностью беспредельных ледяных полей.
Два геолога, сидевшие в тесной кабине «Пингвина», наблюдали проходившую под ними однообразную панораму. Изредка
Утомление и сон геологов были совершенно понятны. Шел десятый час полета. Десятый час самолет резал воздух, и острые холодные струи врывались в кабину при каждой попытке открыть окно. Десятый час неумолчно ревел всеми семью сотнями лошадиных сил мотор. Однако, несмотря на долгий полет и усталость, ни пилот Йельсон, ни механик Гард не могли воспользоваться примером геологов. Тем более что Гард вместе со своими прямыми обязанностями исполнял еще работу радиста. Ему приходилось постоянно поддерживать связь с Номе на Аляске, с одной стороны, и с «Наутилусом» – с другой. «Наутилус» давал сигналы, чтобы помочь Йельсону сохранить правильное направление на ту точку, где теперь находился Билькинс. Крошечная точка затерялась в беспредельном просторе ледяных полей. Едва ли можно было рассчитывать найти ее при малейшей ошибке в ведении «Пингвина». Йельсон слишком хорошо представлял себе результаты такого рода ошибки, особенно после печального опыта своего последнего полета с Аляски к шхуне «Нанук».
Теперь Йельсон был еще более осторожен, чем всегда. Он напрягал все внимание, чтобы не сделать ни малейшей ошибки, читая показания приборов и наблюдая за дрожащими колебаниями компасной стрелки. Его рука, мягко нажимая на штурвал управления, внимательно исправляла малейшие отклонения машины от заданного курса.
Наконец, на тринадцатом часу полета точка пересечения засечек, сделанных радиогонометром на Номе и на «Наутилус», почти совпала с теми координатами, что передал Билькинс как местонахождение подводной лодки. Одновременно Билькинс сообщил, что он вывел рубку лодки наружу и выкинул на мачте флаг. Место, наиболее удобное для посадки самолета, он обозначил стрелой, выложенной из брезентов.
Йельсон радостно улыбнулся Гарду. Приблизил рот к переговорной трубке:
– Ну, старина, на этот раз, кажется, мы свое дело сделали неплохо. Разбудите-ка этих тюленей, чтобы они не разбили себе носов при посадке.
Машина быстро теряла высоту. Йельсон уверенно вел ее к самому льду, чтобы иметь возможность внимательно рассмотреть поверхность полей и не пропустить знаков, выложенных Билькинсом на выбранной для посадки площадке. Через несколько минут ему показалось, что он видит впереди четкую стрелу на светлой поверхности поля. На некотором расстоянии от стрелы виднелась тонкая игла маленькой мачты с развевающимся флажком. По-видимому, это было то, что нужно. Но Йельсон нигде не мог рассмотреть рубки «Наутилуса». Не было поблизости ни одной полыньи или просто проруби, из которой эта рубка могла бы торчать.
«Странно, – подумал Йельсон, – может быть, Билькинс перенес площадку на лучшее место, подальше от лодки?»
Он еще раз сделал круг над самым льдом. И снова мелькнула в голове недоуменная мысль: «Как будто все поле изрезано торосами. Почему Губерт выбрал такую дрянную площадку? Ведь здесь же почти совершенно невозможно сесть… Впрочем, Губерт, вероятно, выбрал лучшее, что можно было найти, он слишком опытен, чтобы ошибиться… А вон и человек машет внизу. По-видимому, выставленный дозорный… Придется садиться здесь, хотя вид у льдины такой, будто черт здесь в свайку играл».