Записка Анке (сборник)

Шпанов Николай Николаевич

Йельсон напрасно ломал себе голову, придумывая выход. Каждый раз он приходил к тому, что совет Зуля – сидеть на месте и ждать прибытия Гисер-Зарсена, в прилет которого доцент верил с завидной твердостью, – является наиболее целесообразным и единственно выполнимым в данных условиях.

Поэтому все внимание Йельсона сосредоточилось на том, чтобы сделать пребывание на льду возможно более безопасным и удобным. Палатку расширили. В ней нашла приют вся партия, включая Зуля.

Идти на соединение с Билькинсом, блуждающим где-то в северо-восточном направлении, было бы совершенно неразумно, так как, по словам Зуля, «Наутилус» двинулся в путь раньше, нежели «Пингвин» совершил свою роковую посадку на лед. Радиосвязи с внешним миром нет. Из-за того, что при аварии аккумуляторы потеряли всю жидкость, нельзя

было наладить даже прием, не говоря о невозможности дать о себе знать земле или экспедиционным судам, находящимся в северных водах. Да даже и будь такая связь налицо, на реальную помощь со стороны судов едва ли можно было рассчитывать, так как пройти в эти широты суда сами не могут, а снарядить поисковую партию на санях могли бы только те из них, которые располагают достаточным числом ездовых собак. На это же трудно рассчитывать.

Все это приводит опять-таки к тому, что единственно целесообразным следует считать пребывание на одном месте. При одной, конечно, предпосылке, что внешний мир знает их местоположение по связи, ранее установленной у Зуля с Гисер-Зарсеном. Если же отбросить это условие, то… то у Йельсона возникали мысли, о которых он предпочитал ничего не говорить своим товарищам. В минуты сомнений Йельсон начинал только подробнее расспрашивать об основаниях, какие имел Зуль для утверждения, что Гисер-Зарсен действительно прилетит за ним.

– Послушайте, мистер Зуль, времени прошло достаточно. Зарсен мог бы быть уже здесь.

– Нет. Он полетит не один, а с большой экспедицией. Что-нибудь могло задержать отправление экспедиции. Нет ничего удивительного в задержке на несколько дней. Если бы нам пришлось прождать здесь и несколько недель, я не стал бы отчаиваться.

– Но ведь мы не можем даже произвести астрономических наблюдений для того, чтобы сказать, насколько льдина ушла от тех координат, что вы сообщили Зарсену и к которым он, несомненно, будет держать путь, разыскивая вас.

– Я с достаточной точностью за время похода «Наутилуса» определил основное направление дрейфа льдов в этой полосе, так же как и скорость этого дрейфа. Мы уклоняемся к норд-норд-весту примерно со скоростью в две с половиной мили в сутки. Больших отклонений от направления скорости быть не может. Вероятнее всего, что мы идем зигзагами, но именно в этом основном направлении. Припомните основное направление дрейфа «Жанетты» Де-Лонга, наведшее Нансена на саму мысль о возможности пересечь в дрейфе полярный бассейн в направлении от Берингова пролива к берегам Гренландии. Припомните, наконец, те данные, которые мы имеем от штурмана Альбанова о направлении такого же невольного дрейфа несчастного Брусилова на «Святой Анне». Всего этого совершенно достаточно для того, чтобы почти исключить возможность ошибки в определении постоянной скорости и направлении поверхностных течений в этой части Ледовитого океана. Кроме того, Зарсен полетит в обществе такого опытного полярного путешественника, что наша судьба находится в совершенно верных руках.

– Таинственность ваших сообщений мне не очень нравится, мистер Зуль, – медленно проговорил Йельсон.

Ему становилась подозрительной неохота, с которой Зуль делился сведениями об экспедиции Зарсена. Особенно в сопоставлении с обстоятельствами последнего полета «Пингвина» это наводило на грустные размышления. Ведь «Пингвин» все время получал совершенно точные указания о местонахождении «Наутилуса» от самого Билькинса. В течение всего полета счисление пути не порождало никаких сомнений в правильности навигации, и вдруг оказывается, что они ошиблись на расстояние двухсуточного хода «Наутилуса», то есть почти на пятьсот миль. Здесь было что-то странное. Но понять, в чем же именно дело, Йельсон не мог. Объяснения Зуля, касающиеся причин, понудивших его расстаться с «Наутилусом», позволяли только предположить наличие крупного недоразумения между ним и Билькинсом, но не поднимали завесы над всем происшествием в целом.

Однако все эти размышления и сомнения, как ни были они тяжелы и как ни нуждался Йельсон в совете, он держал про себя, боясь разрушить общую уверенность в благополучном исходе предприятия. Из числа пяти только он, Йельсон, и Зуль отчетливо знали, что такое Арктика, и знали, как следует поддержать дух и силы людей, живущих в лагере на льду. Когда все, что

только можно было придумать для обеспечения лагерю безопасности и удобства, было сделано, Зуль стал руководить лыжными прогулками, а Йельсон организовал правильные занятия боксом, считая, что этот вид спорта лучше всего сохраняет мускульную энергию людей и не дает ослабляться и распускаться нервной системе. Помимо этого, несмотря на непривычку большинства к жизни при постоянно светящем солнце, Йельсон завел совершенно правильный распорядок дня, заставив всех подчиняться определенному расписанию жизни. Вечера, когда люди валялись в своих спальных мешках, страдая бессонницей и ворочаясь с боку на бок, он решил наполнить рассказами, заставив в первую очередь Зуля исчерпать весь запас своих воспоминаний о скитаниях по Шпицбергену. Это начало оказалось вполне удачным. Зуль, будучи геологом, наполнял свои рассказы такой массой специальных подробностей, что его американские коллеги слушали не отрываясь.

Когда пришла очередь рассказывать самому Йельсону, он решил начать с описания своего последнего полета на север, того самого, который вследствие неудачи привлек к себе внимание всего мира и сделал популярными имена самого Йельсона и его тогдашнего спутника – механика Горланда.

В тот день в лагере никого не было, все ушли с Зулем в лыжный пробег. Один Йельсон остался дежурным и должен был приготовить к возвращению товарищей ужин – гороховый суп и какао. Суп давно кипел, и все было подготовлено к тому, чтобы залить какао сухим молоком, разведенным в растопленном снегу. Но лыжники сегодня задержались дольше обыкновенного. Наконец, когда Йельсон уже собирался потушить примус, он сквозь приподнятый полог палатки увидел на окружающем площадку кольце торосов людей. Однако, вместо того чтобы, как всегда, быстро спуститься с острых ледяных бугров и стремительно побежать наперегонки к лагерю, на этот раз лыжники двигались очень медленно. Они несли что-то большое и тяжелое.

– Эге, вероятно, тюлень. Свежая тюленья печенка – это не так плохо, – обрадовался Йельсон и пошел навстречу прибывшим.

Но уже на полпути он увидел, что это не тюлень. Тюленей, какую бы редкую добычу они ни составляли, не носят на руках. Еще через минуту он увидел, что лыжники несут человека. От удивления Йельсон даже остановился.

Когда группа спустилась с торосистой гряды, от нее отделился Зуль и быстро побежал к лагерю.

– Мистер Йельсон… мистер Йельсон… мы нашли Мультанаки.

– Кто такой Мультанаки?

– Да водолаз же!

– Какой водолаз? Что ему нужно на восемьдесят третьем градусе северной широты?

– Мультанаки с «Наутилуса».

Тут наступила очередь Йельсона взволноваться. Он даже подался всем корпусом вперед.

– Значит, что-то случилось с Билькинсом?

– Да нет же, Билькинс здесь ни при чем, – раздраженно ответил Зуль и вкратце рассказал историю исчезновения Мультанаки.

– Выходит, что уверенность Билькинса в своих ребятах была вполне правильной, хотя и неосновательной. Он сказал, что не верит тому, что Мультанаки погиб, так как спутники Билькинса никогда не погибают, – закончил Зуль.

– Да, и Губерт прав, – восторженно воскликнул Йельсон, – я тому живое доказательство.

– Поживем – увидим, капитан, – скептически возразил Зуль.

– Ну ладно, не каркайте… Вон несут вашего водолаза. Нужно приготовить все для подачи ему помощи. Займитесь-ка этим, доцент. Вам и книги в руки.

– Не думаю, чтобы мы могли ему чем-нибудь помочь, – заметил Зуль, – ведь он пробыл на льду целую неделю без пищи и теплого платья.

Действительно, когда Мультанаки положили в палатку, Йельсон убедился в том, что Зуль прав. Водолаз доживал последние часы, если не минуты. Глаза его совершенно утратили жизнь. Тусклые оловянные пуговицы глядели с посиневшего лица. Если голова, защищенная толстым шлемом, и не пострадала от холода, то значительно хуже было с конечностями. При попытке стащить с ног оледеневшие шерстяные чулки, Мультанаки потерял сознание. Из-под носков глянули совершенно потемневшие отмороженные ступни. Темная краснота воспаления доходила уже до половины икр. В таком же состоянии были и руки. Кроме того, на руках были глубоко обломаны все ногти; концы пальцев левой руки раздроблены, хотя в посиневшем распухшем мясе и трудно было определить что-нибудь с точностью.