Записка о миссии в Москву 1641 г.
Шрифт:
«Властью своею государь пользуется как над мирянами, так и над духовными, свободно и по воле своей решает и о жизни, и об имуществе каждого. Из советников его нет ни одного столь влиятельного, чтоб смел разногласить или в чем бы то ни было сопротивляться. Они открыто утверждают, что воля государева есть воля Божия; и что все, что государь делает, он делает по воле Божией, потому и называют его ключником и постельничим (cubicularium) Божиим; верят, наконец, что он — исполнитель Божией воли. Поэтому и сам государь, когда его просят за пленного или о другом важном деле, обыкновенно отвечает: «когда Бог велит, освободится». Подобно тому [отселе собрано
«А выехать за рубеж без его ведома и даже приказа — не позволяется, дабы таким образом чрез вступление в чрезмерное общение с иностранцами, не причинено было какого вреда государю. Так что, казалось бы, что народ этот скорее рожден рабом, чем стал им, — если бы большая часть не сознавала этого рабства и не знали бы, что дети и все добро их тут будут умерщвлены и погибнут, если они переселятся в иное место».
Пункт III. О природных качествах, нравах и занятиях москвитян.
Хотя москвитяне и не имеют познаний в свободных искусствах и благородных науках и едва умеют писать, как Поссевин говорит: «все они удивительно невежественны во внутренних науках» [9], тем не менее из всех северных народов они отличаются сметливостью, двуличностью и надувательством; за таковых всегда выдавали их поляки, их соревнователи, и таковыми же описывает их Олай Магнус [10], который говорит, что едва ли есть что-либо такое, что не подверглось бы обману (искажению) со стороны этого московского народа, который, подобно грекам, очень хитер и изменчив на слова.
Происходит же это частью от общения с греками, частью же от занятия торговлею, к которой они прилежны более кого-либо, и, может быть, не столько по природному расположению, сколько чтобы найти род жизни более свободной от знати и ленников князя (nobili е feudatori del principe).
Между ними есть много золотых дел мастеров и много хороших живописцев, которые, изображая лики святых, продают их потом в разные страны, валахам, молдаванам, и грекам. Что касается страстей их, то Герберштейн говорит:
«Почти все медленны на гнев, а также горды в бедности, коей тяжким спутником является у них рабство. Знатный, как бы ни был беден, считает для себя постыдным и позорным ручной труд».
«Далее при заключении сделки, если что случайно скажешь или неосторожно пропустишь, они тщательно помнят и требуют исполнения; а сами, если что пропустят, то никак не исполняют. Так же, {27} как скоро они начинают клясться и божиться, знай, что тут есть обман, ибо они клянутся с тем, чтоб обмануть и обойти» [11].
Пункт IV. О религии.
За всем тем они чрезвычайно строго соблюдают посты и очень усердны в почитании святых и в принесении им обетов. В соблюдении обрядов религии они стойки до великого суеверия.
«И если, говорит Поссевин, некоторые черты, существующие в этом народе, сопоставить с чертами, в глубокой древности возделанными у нас, в церкви католической, что относится к простоте, воздержанию, послушанию,
«Ни один монах, ни священник не читает уставных часов иначе, как перед иконой, до которой также никто не касается иначе, как с великим благоговением. Кто выносит ее на народ, подымает ее в руках; а все мимоходящие, обнажая головы, крестясь и кланяясь, усердно воздают ей честь. Книги евангельские они полагают лишь в почетном месте, как святыню, и не берут их рукою, иначе, как осенившись прежде крестом, обнажив и преклонив голову, — тогда уже, с великим благоговением, принимают их в руки. В праздники граждане и ремесленники присутствуют при богослужении, по окончании коего возвращаются к труду, полагая, что трудиться — не хуже, чем терять бесплодно средства и время в игре, питье, и других таких вещах, которыми занимаются знатные».
«Они редко употребляют имя Божие в клятву или хулу. Когда же клянутся, то целованием креста подтверждают слова или обещания».
«Некоторые великим постом принимают пищу по воскресеньям и субботам, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи. А иные вкушают пищу в воскресенье, вторник, четверг и субботу, а в остальные три дня воздерживаются. А многие имеются и такие, которые по понедельникам, средам и пятницам довольствуются коркой хлеба с водою». {28}
Пункт V. Об осторожности великого князя к грекам и другим людям, принадлежащим к сектам, отличающимся от его собственной.
Принимая во внимание, что алчность великих князей едва оставляет боярам какие-либо средства к существованию, можно представить себе насколько угнетается народ боярами, так как они стараются (заставлять) работать в своих полях в течение всей недели, так что крестьянин принужден затем работать для себя по воскресеньям и по праздникам [О работе по воскресеньям и праздникам (кроме Благовещенья) см. у Поссевина, стр. 106.]. Князь же, сознавая необходимость этого, принужден и сам притворно скрывать все это. А когда греки увещевают его соблюдать праздники, он делает вид пред народом, что ни в чем не расходится с греками. Оттого тех, кто говорит ему о чем-либо подобном, он имеет обыкновение заточать или бросать в такое место, что никто не может уже знать потом, жив ли тот (заключенный), или умер.
Так, по просьбе самого князя, был прислан в Москву из Константинополя некий монах Максимилиан для того, чтобы привести в известный порядок все книги, каноны и уставы, касающиеся веры. Когда он это исполнил и заметил многие заблуждения, он открыто высказал, что в действительности князь — схизматик, так как он не выполняет ни римского, ни греческого обряда. Но как только он это высказал, он быстро исчез с глаз долой. То же приключилось и с Марком греком, Кафским купцом, за то, что он дозволил себе проронить несколько подобных же слов. А грек Юрий, казначей (tesoriero) и дьяк (cancelliero) князя, был за это же смещен, но впрочем скоро снова вошел в милость, так как князю нужны были его дарования [14].