Записки беглого кинематографиста
Шрифт:
О, вот, оказывается, мы наступили на такую мозоль в Борисе-то Владимировиче, о существовании которой и предположить не могли.
Издай завтра всезаботливый ЦК историческое постановление "О защите обоняния советских людей от всякого рода благоуханий, разнеживающих и могущих возбудить плотские помыслы и движения" - и в ближайшие полгода на экранах страны никто не будет нюхать цветы и орошать себя духами и одеколоном.
– Не смейте спекулировать именем Шукшина! Вам здесь этого никто не позволит!
– загрохочет Борис Владимирович пуще прежнего, это будет какой-то камнепад, каждое слово в исполнении раскатистого
Действительно, Шукшина они с честью похоронят и теперь решат бессменно стоять в почетном карауле около его литературного наследства, чтобы дорогие их сердцу сочинения в руках растерявших стыд и совесть спекулянтов, таких, как мы с Виктором, не служили пропаганде вредного для народного здоровья питья крепких напитков, курения табака и поводом для душевредительного произнесения грубых слов вслух.
Может быть, и не запомнился бы мне этот начальственный крик с такой отчетливостью, если бы вразумлявший нас не был в душе художником и большим артистом.
Почему-то не оставляло во время этой грозной пляски с томагавком такое чувство, будто крики адресованы не только нам, а может быть, и не столько нам, сколько кому-то незримому, властно присутствующему здесь, требовательно взирающему на всех нас и строго внимающему прежде всего хозяину кабинета. Так и шаман в экстатическом камлании адресуется не только, и даже не столько, к присутствующим, сколько к незримо управляющим всеми нами силам. И гнев его был свят, и готовность стереть в порошок всех, кто несет в себе скверну хмельную, табачную и сквернословную, была несомненна... Еще немного, и, кто знает, может быть, слезы раскаяния выступили бы на наших пристыженных глазах. Но зазвонит телефон.
Борис Владимирович оборвет свою жаркую проповедь на половине крика. Среди полдюжины телефонов под левой рукой заверещавший будет угадан безошибочно и тут же снята трубка.
Секундное молчание - и вместо приветствия на весь кабинет раздастся радостный... мат, то самое сквернословие, к воздержанию от которого косвенно призывало историческое июльское постановление Пленума ЦК КПСС. Лицо зампреда расправится, разгладится в масленый блин. "И слышать ничего не хочу... Иди ты на ...
– и счастливый радушный москвич оборвет заглянувшего в Москву, как мы догадались, друга на полуслове, назвав при этом мужской половой орган коротко и грубо.
– Пока мы с тобой бутылку коньяка не раздавим... И слушать ничего не хочу, все, посылаю машину... Своя есть? Смотри, какой важный стал! За тобой...
– и здесь как бы и без всякой уже необходимости будет употреблена непечатная идиома, - не угонишься!.. Я-то? Да совершенно свободен! Прямо ко мне. Все! Жду".
Много ли надо времени, чтобы отнять телефонную трубку от левого уха и положить левой же рукой на телефонный аппарат? Но этого времени как раз и хватит, чтобы сверкнувший розовым масленым блеском лик стал похож на прежний сокрушительный кулак.
О, если бы не этот телефонный звонок, начальственный разнос был бы не больше чем, ну, в конце-то концов, дежурной головомойкой. Но уже совершенно новой музыкой прозвучат крики о том, что нам не позволят выставлять наш народ пьющим и грубым на язык после всего того, что мы только что услышали.
Нам, походя, быть может, для внесения какого-то разнообразия в свою монотонную руководящую жизнь, хозяин кабинета даст понять, кто мы. Да мы никто. Кабинет
Вельможи такого размаха, такого полета, как Борис Владимирович, обычно немногословны. Двух-трех-пяти реплик, сказанных, как правило, негромким голосом, бывало достаточно, чтобы прикрыть картину, сломать судьбу, выбить мозги, впрочем, и осчастливить. А тут! короткометражка, режиссер-дебютант, да и картина-то сверхплановая, для производственной программы пустяк, муха, и вдруг такая канонада.
И откуда нам было знать, что канонада велась как бы холостыми выстрелами, не на поражение, что канонада эта была в первую очередь воспитательная, а может быть, и вовсе произросла на почве внезапно образовавшегося у столь занятого человека небольшого служебного досуга. А досуг располагает к играм.
И надо думать, Борис Владимирович испытывал тогда какую-то особую, неведомую многим радость от возможности, благодаря счастливо-случайному телефонному звонку, вплести такие яркие и контрастные жилы в свой воспитательный бич.
На два года перед Виктором Аристовым будет опущен шлагбаум, перекрывающий дорогу к самостоятельной режиссуре.
Удар придется по сердцу, оно не дотянет и до пятидесяти.
Художественная жилка в Борисе Владимировиче обнаруживалась не только в умении придать многоголосье и многокрасочность воспитательной интермедии. Он умел резать по дереву, и вышедшие из-под его резца кабаны и лоси впечатляли своей основательностью, готовностью за себя постоять. И рисовать он умел, писал масляными красками пейзажи, совершенно безлюдные, поля, луга, лесные дали. Умел и сценарии писать, писал их под всем известным псевдонимом, но фильмы, поставленные по этим сценариям, не разрешал своей начальственной волей ни представлять к наградам, ни посылать на фестивали, даже самые скромные.
Через полтора года после памятного разговора о "Свояках" Борис Владимирович, зла на сердце не державший, своей резолюцией на соответствующей бумаге разрешит приобрести у Виктора Аристова написанный им сценарий "Жена ушла" для полнометражного фильма. Ставить же Аристову фильм по своему сценарию Борис Владимирович не разрешил, сценарий был отдан в чужие руки, фильм прошел незамеченным, но в памяти ленфильмовцев остался надолго, опять же благодаря Борису Владимировичу.
Помнится, году в восьмидесятом приехал на "Ленфильм" всемогущий зампред.
Такое случалось крайне редко, и потому все пребывали в ожидании чего-то необыкновенного - то ли милостей нежданных, то ли очередных и неизбывных немилостей.
День был по календарю будничный, а по состоянию коллектива, по настроению в цехах и на съемочных площадках - приподнятый, если не праздничный.
Не было такого подъема даже в день визита на киностудию Ее Величества королевы бельгийской. Королеве тогда прямо в коридоре, напротив директорского просмотрового зала, женщина из пошивочного цеха вручила заявление на улучшение ее, закройщицы, жилищных условий. И что бы вы думали? Улучшили. Как же многообразен лик счастья: к кому-то оно оборачивается с виду суровым лицом Леонида Захаровича Трауберга, а к кому-то миловидным, с тщательно промытыми морщинками лицом добрейшей бельгийской монархини.