Записки беспогонника
Шрифт:
Прежние мои запасы продовольствия быстро таяли, а в штабной столовой кормили прескверно, и прежнего преимущества в еде не было. В соседней комнате помещалась офицерская столовая, где кормили в несколько раз лучше.
Гофунг привез из Сталинграда несколько тонн соли, добытой из тех залежей, из коих и я в свое время ее добыл. И теперь эта соль успешно менялась с гражданскими организациями, с воинскими частями и просто на базаре на спирт, на мясо и на прочее.
Зеге, конечно, следил бы, чтобы улучшилось питание всех, а майору Елисееву было не до простых смертных. С полудня в офицерской столовой начиналось пиршество, приглашались
Появилось у нас новое лицо — капитан Чернокожин — хорошенький, белокурый, бледный юноша, но с мешками под глазами от спирта, от разврата и от триппера, который он тогда поймал и от которого ему не хватало терпения вылечиться в течение всей войны, когда — мерзавец — заражал других.
Другим собутыльником Елисеева был капитан Даркшевич, которого я хорошо знал рядовым инженером в Главгидрострое.
В свое время был он очень симпатичный человек, но теперь чересчур увлекся спиртом и девочками. Слово УОС он расшифровал как «Удобно окопавшиеся саперы».
Оба эти капитана, пока эшелоны с нашими бойцами еще были в пути, не занимали никаких должностей и ровно ничего не делали.
Третий капитан Пылаев был начальником техотдела и также ничего не делал. Неизменный труженик штаба Виктор Подозеров как-то мне сказал про него:
— Вот ведь какой! Ну, хоть бы бумажки приходил подписывать. Все я составлю, все напишу, мне бы только его подпись. И того никак не добьешься.
Офицеров окружали женщины, из них самой колоритной была некая Ольга Семеновна, бывшая буфетчица на станции Сумы. Высокая, статная, по-своему очень красивая, она была официанткой в офицерской столовой, а фактически откровенной давал кой господ офицеров, вместе с ними и пела, и танцевала.
Была еще Ниночка — 16-летняя очень хорошенькая дочка хозяйки майора Елисеева — ученица-чертежница техотдела. Он ее соблазнил, несколько месяцев таскал за собой, а потом, когда она забеременела, отослал ее всю в слезах к маме в Старый Оскол.
Старший лейтенант Терехов, вновь занявший должность старшего прораба и, как всегда, энергичный, занятой с утра до вечера, изредка появлялся в штабе по делам. Он сильно похудел, ходил мрачный и злой. Как-то мы с ним разговорились:
— Эх, Голицын, если бы ты знал, сколько тут творится безобразий! — сказал он мне.
В Старом Осколе я начал рекогносцировать вместе с работником УОС-27 капитаном Фирсовым, которого знал еще по Саратовскому рубежу. В нашем УВПС-100 ни капитан Баландин, ни другие рекогносцировщики его не любили, считая за арапа и халтурщика. Действительно, он расставлял колья очень быстро. У других рекогносцировщиков БРО занимала 7–10 дней, а Фирсов, правда, с моей помощью проводил ее, да еще с обработкой материалов, за три дня, притом в труднейших условиях на городских улицах.
Многие наши работники и я в том числе считали его работу продуманной и логичной. Он умел сразу охватить местность, без колебаний выбирал передний край, располагая роты и взводы и по линии и в глубину, сразу указывая, где ставить ту или иную огневую точку.
Он любил объяснять все, что знал по фортификации, и я от него многому научился. В своих будущих самостоятельных рекогносцировках многим был ему обязан.
Исходили мы с ним весь Старый Оскол, разделенный на 5 БРО — кроме самого города еще 4 слободы — Пушкарская, Стрелецкая, Ямская, Казацкая. Названия эти достаточно красноречиво
Сам город был очень красиво расположен на узком гористом водоразделе между рекой Осколом и ее притоком Осколец. Горы были белые меловые, и церкви, и дома тоже белые, в яблоневых пышно цветущих садах. К сожалению, на главной улице много домов было разрушено.
25 лет спустя мне пришлось вновь попасть в Старый Оскол, я ходил по его улицам и ничего не узнавал. Домика, где я жил, не было, мост там стоял совсем другой, с высокой насыпью, и места домика я не смог узнать. Белые церкви почти все снесли, понастроили гнусные коробки, вырубили фруктовые сады. Почему наши главнюки всегда стремятся уничтожить лицо города и всю его красоту?
Возвращаюсь к своим воспоминаниям.
Подошла Пасха. По улицам разгуливало много нарядных (по тому времени) людей. Впервые за долгий срок я попал в церковь. Так хорошо было забыть настоящее и все свои душевные раны и войну и слушать пение молитв, от которых я совсем отвык. Народу в церкви набралось множество, в том числе солдат и офицеров, но не наших, а из госпиталей.
И вдруг около полудня раздались взрывы один за другим. Земля гудела. Взрывов было столько, что они слились в один сплошной и грозный гул. Поднялся черный столб дыма, показался огонь. Люди, только что радостно встречавшие Великий Праздник, в панике выбегали из домов.
Оказывается, в трофейном складе рвались немецкие снаряды, они взлетали высоко в воздух и падали на большом расстоянии, зажигая дома и калеча людей. Всю эту страшную картину я хорошо видел с другого берега Оскола. Один слух был, что это немецкая диверсия, а другой слух — что кто-то неосторожно бросил окурок. Как бы то ни было, но вокруг склада сгорело или разрушилось до 30 домов, а сколько погибло людей — неизвестно.
Наконец из Саратова и из Сталинграда стали прибывать в наше УВСР-341 эшелоны не только с прежними стройбатовцами, но и с новым пополнением людей, признанных «годными к нестроевой службе», то есть из госпиталей или с какими-либо физическими недостатками — кривых, хромых, глухих и т. д.
Перед тем как направить на работу, всех их мыли в бане, а их одежду и вещи прожаривали в вошебойке. И тут получился скандал — в вошебойке что-то обвалилось, ее шеф этого не заметил, и вещи сотни людей сгорели дотла. Да, сотни людей уселись совсем голышом в центре города. Пока созванивались, пока добывали резолюцию, прошел целый день, и только поздно вечером бедняг одели в рваную списанную одежду.
У нас образовались прорабства, а техников там не хватало. Некрасов сумел удрать из штаба с повышением, его, как члена партии, назначили заместителем к Терехову.
Я очень тяготился штабными порядками и тоже хотел уйти, но Виктор Подозеров, на котором лежала вся тяжесть работы технического отдела, буквально вцепился в меня и не отпустил.
Потихоньку от него я собирался затеять переговоры со старшими прорабами. Но с которым? У Терехова был Некрасов, а попасть в подчинение к человеку, который давно искал случая мне подставить ножку, я не хотел. Капитан Чернокожий был только что назначен старшим прорабом, но он мне был слишком антипатичен, да я его совсем и не знал. Я обратился к старшему лейтенанту Американцеву. Он мне ответил, что с удовольствием взял бы меня, но его отсылали на какие-то курсы.