Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Шрифт:
– В этой ситуации все переживают стресс. Важно не поддаваться желанию сделать резкое движение. Нужно вести себя максимально спокойно. Ничего не доказывать террористам и не спорить с ними. Попробовать физически расслабиться и смотреть за происходящим как бы со стороны. Помогать соседу тихим разговором. Дать выговориться. Постепенно попробовать установить человеческий контакт с тем, кто вас захватил. Рассказать о себе. Ведь убивать того, о ком ты что-то знаешь, психологически гораздо тяжелее, чем незнакомого человека…
Я жду, что в эфир будут звонить и выпытывать детали (ну, например: если ты устанавливаешь этот самый «человеческий контакт» с террористом, надо рассказывать только о себе – или уместно задавать вопросы? Имеет
– Категорически с вами не согласен! Как можно вести себя пассивно! Террористы только этого и ждут! Нужно действовать! Если бы пассажиры «Боинга», который упал в Пенсильвании, не бросились в атаку, самолет бы врезался в атомную станцию!
Тарабрина спокойно замечает:
– Но Театральный центр никуда не летит. Это разные ситуации. Я говорю о том, что нужно вести себя пассивно и спокойно применительно к конкретной ситуации. Пассивное спокойствие дает возможность вести себя обдуманно.
Однако и второй звонок того же свойства.
И третий.
Это звонят люди старшего поколения. Я вообще давно делю все эфирные звонки не по содержанию, а по поколениям. «Старшие» смотрят на любую проблему советскими глазами (глазами бывшего партийного сановника или диссидента «с кашей в бороде»), а «младшие» демонстрируют свободу взглядов, но по узким проблемам доверяют исключительно специалистам. «Старшие» готовы оспорить мнение любого специалиста, однако удивительно монолитны в поведенческих стандартах.
Действовать, сопротивляться, не быть пассивным – это из общих школьных книг. Это от подростковых искренних слез, пролитых над «Молодой гвардией». Это от восхищения Гастелло и Матросовым. Это железный, вбитый гвоздем в голову принцип советского поведения в «решающий миг». Это вера, что в жизни всегда есть место подвигу, – и установка на подвиг, а не на жизнь.
Между Гастелло и Матросовым столько же общего, как между пассажирами «Боинга» 11 сентября 2001-го и зрителями «Норд-Оста» 23 октября 2002-го. У Гастелло не было выбора: самолет горел, оставалось выбрать точку падения. Александр Матросов – нервный, взвинченный детдомовец – имел время, чтобы подумать о силе, с которой пуля отшвыривает от амбразуры навалившееся тело, о скорострельности пулемета, о том, что сектор обстрела разумнее закрыть не собой а, черт его знает, шинелью. Но он был ранен, был в истерике, и он избрал самоубийство как самый простой, хотя и не самый разумный выход. Нельзя судить человека, оплатившего неудачный выбор ценой жизни. Однако самоубийство Матросова было объявлено национальным подвигом, то есть примером для подражания. Примеру Матросова последовали десятки людей, которые в аналогичной ситуации копировали аналогичное поведение. А в послевоенное время шоферы вскакивали на подножки загоревшихся грузовиков и уходили из жизни факелами во плоти, но спасали колхозные поля (это сегодня можно недоумевать – да и черт бы с ними, с полями, человек важнее!).
Я, увы, с небольшим оптимизмом смотрю в будущее: скорее всего, теракты (и захваты заложников) будут повторяться. А значит, и угодившие под них люди, и общество в целом будут испытывать стресс. А в ситуации стресса будут действовать по принятому лекалу.
Так вот: таких поведенческих стандартов сегодня несколько, и советский – один из самых привычных, распространенных, но и самых опасных.
Когда «старшие» требуют: «Прекратите хаять прошлое, глумиться над историей отцов и дедов!» (вариант: «Возьмите из прошлого самое лучшее, ведь не все плохо было!») – то, по сути, пытаются сохранить старую социальную кальку.
Это тип поведения, при котором человек абсолютно отчужден от власти: неважно, признает он себя с мазохистским восторгом ее рабом («Да, пусть государство меня использует!», – как с восторгом заявила мне однажды девушка из современных комсомольцев)
А жизнь, при которой люди настроены на стопроцентное, абсолютное отчуждение от власти, при любом обострении неизбежно загоняет в тупик, выход из которого – либо подвиг и чудо, либо отчаяние и социальное самоубийство. Люди, которые сегодня доказывают себе, что операция в Театральном центре была проведена по худшему сценарию, что нужно было по-другому, что виновных среди силовых структур не найдут и не накажут – это люди как раз такого, самоубийственного склада. Калька их поведения безумна и безумно непрактична: в самом деле, если ты живешь в стране с людоедской властью, где от тебя ничего не зависит, то лучше не жить (запятая: а существовать, потихоньку вымогая у власти мелкие блага…).
Обратите внимание: и демократы образца 90-х, и те, кто называет их «дерьмократами» равно убеждены в каком-то неповторимом, особом, уникальном пути развития России. Если нет выхода, остается культивировать уникальность ситуации. Мы не такие, как все. Мы гораздо хуже (тоталитарнее, коррумпированнее, непрофессиональнее, лживее) или лучше (душевнее, щедрее, соборнее, духовнее) – но не такие.
Между тем базовый постулат и отправная точка в социальном поведении «младших» – то, что мы более или менее такие, как все. По крайней мере – в рамках конфликта цивилизаций. Мы по одну сторону горы с Германией, Францией, Израилем, США, Японией, то есть с цивилизацией евроамериканской. Для принадлежности к ней не важны ни национальность, ни вероисповедание, ни гражданство: нас объединяет убежденность, что свобода других не ограничивается ничем, кроме нашей свободы. А раз жизненный принцип общий, то общим становится и отношение к власти: она есть часть нас, и мы есть часть ее, как бы скверно она (и мы) свои функции ни выполняли.
Установка «младших» – очень практичная установка. Признавая тождество жизненных принципов внутри цивилизации, она позволяет копировать технологии жизни, в том числе – и в экстремальных ситуациях. Это «старшие» презрительно смеются над средним американцем, который для замены лампочки вызывает электрика и «стучит» в полицию, увидев неправильно запаркованный автомобиль. А «младшие», копируя технологию, доверяют специалистам (зачем ставить свою жизнь под угрозу удара электротоком?) и полагают, что соблюдение закона – это общая обязанность.
Практичность и обкатанность технологий жизни, принятых в западной цивилизации, дает «младшим» невероятную фору перед «старшими», поскольку не маскирует тупики, но указывает пути выхода из них – или более или менее комфортного в них обустройства. На вопрос «что делать?» дается конкретный ответ применительно к личному поведению, а не формулируется общий призыв в пространство («Найти виновников случившейся трагедии и наказать!», «Применить в Чечне стратегическую авиацию!», «Начать переговоры с Масхадовым!»).
Что делать нам после 23 октября 2002 года?
Я не уверен, что первостепенной важности навык, которым предстоит овладеть, – это привычка сообщать власти обо всех подозрительных людях, явлениях, автомобилях, сумках, не испытывая стыда за пресловутое «сгукачество». Хотя бы потому, что мы не так часто сталкиваемся в своей жизни с подозрительным.
Но мне кажется важным, например, научиться страховать свою жизнь. Это, увы, не снижает вероятность стать жертвой террора (или просто жертвой жизни), но сильно ослабляет стресс, добавляя душевного спокойствия: ведь даже в худшем варианте ты защитишь близких от нищеты. Это западный, европейский, американский вариант понимания ответственности перед теми, кто зависит от нас, в противовес неосоветскому: «Я больше ни одной страховой конторе не верю!» (Не веришь? Почитай обзоры, выйди на сайты, прими участие в форуме. Нет доступа в интернет? Иди в интернет-кафе. Боишься? Так ругай себя, а не страховщиков!)