Записки чекиста
Шрифт:
Война разгоралась с каждым днём все яростнее, все ожесточённее. На фронт, на борьбу с Деникиным, уходили плохо обутые и одетые, слабо вооружённые, но полные несокрушимой решимости победить врага отряды Красной Армии. На липецких фабриках и заводах оставались только старики, инвалиды, женщины и подростки. Отправлялись в действующую армию многие руководящие партийные и советские работники. Уходили и мои товарищи-комсомольцы.
Я тоже не мог больше оставаться в городе, тоже рвался на фронт. Несколько раз, тайком от ребят-укомоловцев, ходил упрашивать военкома об отправке.
– Пойми, голова, не имею я права призвать тебя в Красную Армию без согласия укомола. Поговори с Адамовым: отпустит, в тот же день поедешь.
А Женя Адамов твердил одно:
– Партия лучше знает, где проходит линия фронта для каждого из её бойцов. Избрали тебя в укомол? Избрали. Вот и работай.
– Что значит «партия лучше знает»? – горячился я. – Разве не партия, не Владимир Ильич зовут комсомольцев на фронт? А ты – «работай». Какая же это работа в тылу?
Адамов тоже начинал сердиться, нетерпеливо щурил темно-серые глаза:
– Я тебе все сказал, понял? Иди и больше не приставай. Смотри, как бы не пришлось вопрос о твоей дисциплине на комитете ставить. Эх ты, а ещё председатель дисциплинарного суда…
Хотел я просить поддержки у секретаря укома партии, но не успел. Женя однажды сам вызвал меня к себе, кивнул взлохмаченной головой на стул возле стола и с необычной для него озабоченностью проворчал:
– Садись. Есть серьёзный разговор.
Он несколько раз прошёлся по комнате, о чем-то раздумывая и смешно пожёвывая губами, наконец подошёл ко мне, опустил на моё плечо тяжёлую руку:
– Ты, конечно, знаешь, что в прифронтовой полосе, в том числе и у нас в Липецке, создаются органы Чрезвычайной Комиссии?
– Знаю, – кивнул я.
– И что это за комиссия, тоже знаешь?
– Конечно: Чрезвычайная Комиссия по борьбе о контрреволюцией. Разве не так?
– Так. А раз так, то тебе, как секретарю укомола, должно быть известно, что наша ЧК уже начала работать.
– Тоже не новость, – едва удержался я от улыбки, удивляясь, чего ради Адамову вздумалось вдаваться в такие подробности. – Только вчера в укоме партии разговаривал с товарищем Матисоном. Он сам сказал, что работает в ЧК.
– Вот-вот, – подхватил Женя, – в ЧК. И не просто в Липецкой уездной Чрезвычайной Комиссии, а в межрайонной, понял?
– Ничего не понял! – чистосердечно признался я. – Мне-то до всего этого какое дело?
Адамов прошёл на своё место за столом, сел на стул, внимательно посмотрел на меня, словно видел впервые. Наконец сказал, многозначительно постукав карандашом по вороху бумаг.
– Какое, спрашиваешь, дело? А вот какое: в ЧК, дорогой товарищ, иной раз бывает труднее, чем на фронте. Поэтому и направляют туда на работу самых проверенных людей. В том числе и комсомольцев. И мы должны послать своего человека. Из укомола. Пойдёшь?
Это было для меня так неожиданно, что я подался к столу:
– Меня послать?
– Тебя. Кстати, о тебе уже шёл разговор. С товарищем Матисоном. Думаешь, зря он с тобой в укоме беседовал, просто от нечего делать? Нет, брат, интересовался. Ты подожди с ответом, не торопись.
– Но почему все-таки ты решил именно меня к ним направить? – рискнул я спросить. – Разве у нас других, более подходящих ребят нет?
– Не я решал, – помотал головой Женя, – решил весь комитет. И уком партии наше предложение поддерживает. Так что подумай и завтра приходи с ответом.
Плохо спалось мне в ту ночь. Ворочался с боку на бок, думал, а думать было о чем. Ведь одно дело укомол, где все свои ребята. И совершенно другое, совсем незнакомое – ЧК. Как меня встретят там? Какую работу поручат? А вдруг увидят мальчишку и – от ворот поворот: куда, мол, тебе в чекисты, ещё и шестнадцати лет не исполнилось!
Правда, предложение Адамова было очень заманчивым. Кое-что о чекистской работе я уже слышал: в ЧК работал муж моей старшей сестры, бывший слесарь Сокольского завода Александр Киселёв. Знал я и председателя ЧК, тоже бывшего рабочего, пожилого, но энергичного и общительного большевика Мигачева. А с молодым чекистом, весёлым и никогда не унывающим Мишей Виньковым, мы по-комсомольски крепко дружили. Миша недавно погиб во время ликвидации бандитской шайки.
Воспоминание о погибшем друге рассеяло все мои сомнения: если посылают – надо идти и работать. Так, как работал Миша Виньков. Как все чекисты работают. Как должен работать каждый, кому дороги дело революции и родная Советская власть. И когда утром мать позвала меня завтракать, я вышел к столу, за которым собралась вся наша семья, с твёрдым решением: иду!
Внимательно выслушав меня, отец ничего не сказал, только ещё ниже наклонился над своей тарелкой. А мать встревожилась:
– Не молод ли ты для такой работы? Могли бы кого постарше послать.
Её слова прозвучали упрёком и задели моё самолюбие.
– Постарше? А если в ЧК и молодые работники нужны?
Мать вздохнула, опустила глаза:
– В комсомоле пропадал с утра до ночи. Теперь и вовсе дорогу домой забудешь…
Она не решалась что-то мне сказать. Решился отец:
– О себе ты подумал, вижу. А о семье, о нас? Ведь если…
Он не закончил фразу, умолк, словно сам устыдился недосказанного. А мне и без его пояснений стало понятно, что больше всего тревожит родителей. Деникинцы продолжают наступать. Линия фронта продвигается ближе и ближе к Липецкому уезду. Ворвутся белые в город, и ни коммунистов, ни комсомольцев, ни советских работников с их семьями не пощадят…
За столом наступила долгая, гнетущая тишина. Мы молчали и думали об одном и том же. У меня перед глазами одно за другим проносились лица ребят, с которыми вместе рос, учился, искал работу, мечтал о будущем. Одних уже нет – погибли. Другие недавно уехали, воюют на фронте. Третьи только вчера приходили в уком прощаться с Женей Адамовым и со мной: тоже уходят бить Деникина.
А я?
Неужели отец с матерью не чувствуют, не понимают, что я не могу, не смею, не имею права отсиживаться в тылу, выжидая, чья возьмёт?