Записки Черного Властелина
Шрифт:
– Зачем тогда?
Лицо ведьмы приняло каменное выражение, и Бьорн заставил себя говорить любезно:
– Давайте в самом деле не будем прикидываться. Не знаю откуда, но вы хорошо осведомлены о том, что происходило в этом лесу, и сами подали знак, когда мы попали в беду. Разве нет?..
Элинор промолчала, как бы признавая сей факт, и Бьорн продолжил в увещевающей манере:
– Но если вы сознательно дали нам знать о своем существовании и при этом ничего от нас не хотите, значит, собирались помочь в любом случае. Зачем же ставить всякие нелепые условия? Это как минимум непоследовательно.
– Мне не обязательно быть последовательной. Я не волшебник, – отрезала ведьма, и Бьорн почувствовал, что краснеет. Но помимо нежелания унижаться он видел в ситуации некоторые по-настоящему тревожные
– Слабый аргумент.
– Я ни с кем и не спорю. Либо вы меня попросите, либо нет.
– И если я не стану?..
– То я не стану помогать.
– А парень умрет.
– Умрет. Заставить меня не в ваших силах.
– Это правда, – спокойно, без вызова признал Бьорн и умолк надолго.
Ведьмы часто и охотно капризничали, но к Элинор в данном случае это не относилось. Она на полном серьезе ставила волшебника перед выбором, казалось бы – очевидным. Действительно, что можно выбрать между жизнью и смертью потенциального героя? Да если уж на то пошло – между жизнью и смертью вообще…
Однако за поверхностной примитивностью тут скрывались ого-го какие глубины, ибо когда ведьмы не капризничают, они загадывают загадки. К примеру, зачем предлагать Бьорну Скитальцу однозначный выбор. Если не из вредности, то причина может быть только такова: ей, Элинор, известны возможные последствия решения, что она таким вот поведением и доводит до сведения волшебника. Это автоматически предполагало наличие у Элинор дара ясновидения, причем очень развитого. Впрочем, это и так не вызывало у Бьорна сомнений – он прекрасно знал рамки, отведенные чудесам, и понимал, что ведьма не могла узнать об их существовании, не будучи ясновидящей. Но вот дальше начинался туман, плотный и липкий. Дилемма номер один: либо последствия очевидного решения сулили громадные неприятности, либо просто были столь масштабны, что ведьма не отваживалась взвалить на себя ответственность. Последнее было менее вероятно – ведьмы редко обременяли себя беспокойством за кого-либо кроме собственной персоны, но всегда есть шанс нарваться на исключение, и сейчас этот шанс отнюдь не казался мифическим.
Дилемма номер два: неприятности в понимании Элинор и его, Бьорна, понимании – это одно и то же или разные вещи? Иными словами, на чьей стороне находится Элинор – Света или Тьмы? Определиться в этом вопросе с ведьмами очень сложно, потому как в массе своей они совершенно аполитичны и выражают мировоззрение сентенциями типа: «В природе вообще нет Добра и Зла, их выдумали люди, для того чтобы находить оправдание собственным поступкам». Бьорн, сам не будучи ортодоксом, полагал эту позицию легкомысленной и малодушной, но в текущий момент у философских дебатов перспективы не видел, поскольку был уверен, что дебатировать будет в одиночестве. Куда более обещающим тут представлялся дедуктивный подход, поскольку известно, что при каких угодно декларациях ведьмы сознательно или исподволь симпатизировали стороне, к которой принадлежал источник их силы. К сожалению, с даром ясновидения полной четкости не было – чаще он встречался у черных чародеев, но знавал Бьорн и пророков, являвших собой цвет сил Света…
Конечно, чародей мог провести осторожное изучение способностей Элинор и, наверное, поступил бы так, если б не дилемма номер три. Собственно, это была не дилемма, а вопрос: имеет ли он, великий волшебник, моральное право обречь Джерри на смерть? Даже если будет точно знать, что это правильно, что иначе Джерри, к примеру, погубит их всех и отдаст мир в лапы Черного?.. Нельзя сказать, что Бьорну в его долгой жизни, прямо-таки переполненной судьбоносными решениями, не приходилось сталкиваться со схожими ситуациями. Еще как приходилось. Проблема заключалась в том, что он действовал в них по-разному. Чувствовал, что право есть – губил, чувствовал, что права нет – спасал. А сейчас он вообще ничего не чувствовал. Как с ним приключился такой конфуз, Бьорн объяснить не мог – раньше интуиция всегда срабатывала, – но усердные попытки нащупать твердую почву в зыбучей трясине, где он оказался по вине Элинор, пока что к успеху не приводили, а минуты бежали…
И в какой-то момент это окружающих достало. Они не понимали высот раздумий волшебника и приписывали его молчание банальной гордыне,
– Уважаемая Элинор, зачем вы так в самом деле. Джерри ведь и вправду помирает. Не надо у волшебника требовать, если он такой… – Ведьма даже не взглянула в его сторону, и Эрик продолжил откровенно заискивающим тоном: – Ну, раз без этого нельзя, давайте я вас попрошу. Помогите Джерри! Пожалуйста!
Лицо ведьмы приняло почти человеческое выражение, но лишь на мгновение, затем она вновь насупилась и полностью проигнорировала Эрика. Элли, от которой мимика ведьмы не ускользнула, тут же подхватила эстафету:
– Ну, пожалуйста! Мы все вас просим. Очень!
Голос Элли мог разжалобить камень, и ведьма таки
дрогнула. С явной неохотой она покачала головой и буркнула:
– Здесь все не так просто, детка. К тому же всего я и не знаю.
Несмотря на отсутствующий вид, Бьорн слушал очень внимательно, и последняя вроде малозначительная фраза сказала ему многое. Настолько, что разом положила конец всем его колебаниям, и, опередив следующего оратора, коим намеревалась стать Фин, волшебник торжественно заявил:
– Хорошо. Элинор, я, волшебник Дарн-о'Тор, прошу у вас помощи в спасении этого человека!
– Быть по сему! – Ведьма с секунду постояла, как будто прислушиваясь (если гром где и грянул, то до присутствующих не донесся), после чего обернулась к Эрику и Бугаю: – Ладно, хлопцы, тащите его в дом.
Часом позже в горах к северу от Даланда (всего в паре часов лета от домика Элинор) можно было наблюдать картину, достойную кисти живописца. Хорошо выполненная, она украсила бы собой стену любого из немногих в этом мире музеев и должна была бы называться «Старый дракон отдыхает в лучах заходящего солнца». Вольготно развалившийся на уступе скалы дракон, чья медная чешуя переливалась причудливыми оттенками в красноватых предзакатных лучах, был красив и казался мирно дремлющим, сомлевшим от жара раскалившегося за день базальта…
Однако, как это нередко случается в жизни, внешняя красота и величественный покой нашей картины были обманчивы. Гораздо лучше отражающей реальное положение вещей стала бы другая подпись под шедевром – «Дракон Рандорф анализирует стратегические перспективы борьбы Зла с Добром». И при этом ему (Рандорфу, конечно же) глубоко было плевать на солнышко, лучики и даже тепло, полезное для ноющих долгими зимними ночами костей. Тащился-то он сюда из Цитадели Черного – почти сутки крыльями махал – вовсе не ради солнечных ванн и целебного горного воздуха. Его очень заинтересовала грядущая встреча мантикор с Бьорном Скитальцем и молодняком. Хотя увидеть ее воочию Рандорф, понятное дело, не мог, хотелось быть поблизости – на трупы потом взглянуть и мало ли еще что подвернется… Не подвернулось. Более того, и трупы-то неожиданно оказались нелюбопытными – единственным примечательным аспектом дохлых мантикор являлась выдающаяся по букету и насыщенности вонь, а Рандорф был не в настроении возглавить жюри конкурса парфюмеров. Отряд же волшебника, как доносили разведчики, никаких потерь не понес. Одного, правда, сильно подранили, но с учетом того, куда направлялся Бьорн, вряд ли насмерть. Вот так. Никаких потерь. После двух мантикор… Не очень веря своим ушам, Рандорф заставил дважды повторить рапорт, затем отослал связного нетопыря и взялся за обдумывание. Мозг дракона был стар, почти уже склеротичен, но все же мысли шустрили там будь здоров…
"Нет, выходит, не такой уж дурак был Черный. Не такой, как казалось. И как хотелось. Жаль… Говорил он, что герою надо с самого начала уделить пристальное внимание, что нельзя его недооценивать? Говорил, да еще сколько раз. А я кивал и думал: оттого это, батенька, что стратег ты бездарный, своими огромными возможностями пользоваться не умеешь, а неудачи валить на кого-то надо. Потешались мы, в общем, над старичком… А теперь что видим? Извиняться не пора? Может, и не пора, но двух мантикор уделать – это вам не на форточке кататься. Придется… Придется отнестись с уважением…