Записки динозавра
Шрифт:
Наконец– то я в нормальной рабочей форме. Мой мертвый час прошел, я видел занятное сновидение, я голоден, как волк, и помню все, что мне надо делать, -хоть иди к нотариусу и пиши завещание. На спинке стула уже висят выглаженные костюм, рубашка и галстук. Ботинки начищены до блеска… ну, это я уже сам мог сделать.
Я не спеша одеваюсь и расчесываю бороду.
С этого момента надо быть во всеоружии, потому что, во-первых, нас ждут великие дела, а во-вторых, на меня сегодня кто-то охотится.
Татьяна, вращая бедрами, вплывает
– Да-а… пора подумать о приданом, – говорю я, а про себя рассуждаю, что думать надо скорее не о приданом, а о завещании для нее.
– Думай, дед, думай. Ты об этом только и думаешь… кому бы меня сплавить. Я от своего слова не отказываюсь: завтра выхожу замуж.
Татьяна кидает в сумку мою зубную щетку, полотенце, японский зонтик…
Я завороженно наблюдаю. Кажется, это уже серьезно – вещий сон начинает сбываться: с вещами на выход, серьезней некуда!
– Кружку не забудь.
– Зачем? – удивляется Татьяна.
– А зонтик зимой зачем?
– Пока ты спал, передавали грозовое предупреждение. Погода совсем взбесилась… Надвигаются два циклона – с юга и с севера. Люблю грозу в начале марта! Пошли, дед, пора.
Наверно, она шутит – какая гроза в феврале?
Впрочем, и погода сегодня должна быть необыкновенной, потому что сегодня последний день.
Татьяна вертится перед зеркалом в коридоре, нанося последние штрихи на картину, а потом начинает натягивать сапоги на свои длинные ноги. Значит, у меня достаточно времени, чтобы выйти на балкон, будто бы взглянуть на погоду, а на самом деле незаметно забрать из тайника мою единственную драгоценную вещь, которую я бы с удовольствием взял ТУДА. О ней никто на свете не знает, даже Татьяна; хотя, похоже, эту вещь видел Михаил Федотович Чернолуцкий – однажды он просветил взглядом птичью клетку на балконе, удивился и погрозил мне пальцем.
Это строгая, солидная вещь – из тех, на которые распространяется уголовная ответственность за хранение огнестрельного оружия; не какой-нибудь газовый пистолет. Выходит, что я – уголовник. Я не сдал эту вещь ни в ЧК, ни в военкомат, ни в милицию. Дудки! Я прячу ее в тайнике под днищем клетки моего умершего ангела-хранителя – это отцовский наган с полным заряженным барабаном, а один запасной патрончик я храню лично для себя в нагрудном кармане выходного костюма. Вообще-то, я равнодушно отношусь к всяческому барахлу, но эта вещь вызывает у меня уважение. О таких вещах шутят только те, кто их не имеет, как мелодраматичный Дроздов: «Застрелюсь, застрелюсь…»
Теперь я во всеоружии. Сегодня, как видно, эта вещь мне понадобится.
– Дед, уйди с балкона, простудишься!
Татьяна с кем-то говорит по телефону.
– Ничего, не простужусь.
(А если и простужусь – уже не страшно).
– Кто звонил?
– Не президент.
Татьяна
Мы спускаемся в лифте и выходим на пустой проспект имени академика Эн. Оглядываюсь. Степаняка-Енисейского нигде не видно. Никого не видно, ни одной живой души. Даже вороны в предчувствии столкновения двух одноглазых циклопов улетели в лес. Наган приютился у меня на груди в боковом кармане и вызывает соблазн. Сегодня состоятся звездные войны и большая стрельба… Мне прислали повестку, за мной охотятся, даже Моргал настолько осмелел, что решил не дожидаться моей смерти. Военные действия начались, надо быть настороже и подтянуть свой шарик-голубой, чтобы не улетал далеко.
Я начинаю ощущать себя боеспособной единицей с русалкой впридачу. Даже природа встрепенулась, и лед начал таять при виде Татьяны в новой норковой шубке поверх мембранного платья. А французские сапоги? На эту шубку, это платье и эти сапоги мы недавно угрохали месячную зарплату внучки-секретаря плюс мою годовую академическую пенсию и теперь сидим на диете. Но я не жалею: русалку надо одевать, чтобы выгодно выдать ее замуж. Голых замуж не берут.
За нами едет черный «ЗИМ».
«Почему бы Татьяне не выйти замуж за Павлика? – меланхолично раздумываю я, чавкая ботинками по рыхлому льду. – Детишки будут глупыми, жизнерадостными и здоровыми, а это ли не счастье?»
При этой мысли в знак одобрения над пустынным проспектом сверкает синяя молния без грома. Павлик открывает дверцу, а Татьяна с треском распахивает черный японский зонт, когда-то подаренный мне на Чукотке японской богиней. Сверху начинает валить какая-то рябая суспензия из дождя и снега. Бр-р… Сыро, мокро… Новые ботинки уже протекают… Полвека назад по такой погоде я надел бы галоши – сверху черные, внутри красные, теплые. Куда, интересно, подевались галоши, кому это выгодно – чтобы не было галош? Но все правильно: надвигаются два циклона, и в небесной канцелярии нет дела до теплых галош – там сейчас будет решаться вечный бюрократический вопрос: кто победит – зима или весна?
Будто неясно. В конце всех концов Солнце остынет, чай остынет, все остынет, и победит зима.
В редакции уже полно гостей, всех сразу и не упомнишь. В коридоре навалены сумки, шубы да шапки, вешалки не хватает. Чей-то березовый веник торчит из кучи. Ашот водит гостей по редакции и объясняет, почему обложки белые. Владислав Николаевич уже здесь, он все глаза проглядел, выглядывая нас. Он бросается раздевать Татьяну. Пусть, пусть попользуется случаем, заслужил.