Записки домового (Сборник)

Сенковский Осип Иванович

Наступал вечер. Паши не знали, ночевать ли им в зале или разъезжаться по квартирам. Один только садр-азем своей полномочною властью мог разрешить этот вопрос, и киахья-бей пошел наконец отыскивать его повсюду.

Несогласные показания слуг визиря и янычар, содержавших караулы во дворце, привели в страшное недоумение всю турецкую главную квартиру: те утверждали, будто визирь изволил отправиться в пять часов утра в собрание совета; другие — будто он ушел ночью с фонарем осматривать караулы и лагерь своего резервного корпуса и не возвращался; ферраш-баши клялся своею бородою, что сам он разбудил и одевал его; янычары клялись Аллахом великим, что сами они кланялись ему ночью, отпирая ворота. Но как

бы то ни было, верховный визирь все-таки пропал. В главной квартире поднялась страшная суматоха.

К утру священный караван был готов и выступил в поле. Киахья-бей согласно приказанию садр-азема о ширван-шахе хотел уже отправить Мустафу-Пашу на поклонение в Мекку и Медину. Одна только надежда на возвращение визиря удержала его от исполнения этой меры, не терпевшей отлагательства.

Слуги Халефа душевно между тем сожалели о неудаче побега своего господина, когда чауши насильно втолкнули к ним Мустафу-Пашу. Визирь не знал ни по-персидски, ни по-грузински и не мог получить от них никакого объяснения о ширван-шахе, которого не находил он в его комнатах. Положение Мустафы было ужасно: он бесновался, бранил пашей, смотрелся в зеркало и плакал. Благодаря отличному порядку, заведенному в доме Халефа, ему по крайней мере подали завтрак и обед в свое время.

Трое суток турки искали повсюду своего верховного визиря. Мустафа-Паша заболел от досады. Фузул-Ага и его приятель, старый мулла, спрятав султаншу в гареме муфтия и отправив Халефа в Ленкоран, сами преспокойно остались в Гюлистане, как будто ничего об них не знают и ни в чем не бывали. Беспорядок, господствовавший в турецкой главной квартире, позволил им на другой же день выслать и Марианну вслед за Халефом. Путешествие ее было тем безопаснее, что при прощании со своими невольницами она с чудесным присутствием духа раздарила им все свои платья и вещи и велела одной из них, смазливой и остроумной персиянке, играть роль султанши до своего возвращения и, если турки станут спрашивать, выдать себя за королевну Франкистана. «Никто из вас не будет сожалеть, — сказала им Марианна, — если с точностью исполните мое приказание!» Этого было достаточно. Она могла полагаться на усердие своих женщин, которые обожали и ее и Халефа.

Услышав, что Мустафа-Паша нездоров, Фузул-Ага выхлопотал у киахьи-бея позволение навестить его. Бородобрей называл себя хекимом, врачом ширван-шаха, и его присутствие было необходимо. Киахья приказал пропускать его свободно к пленнику.

— Ты кто таков? — сердито спросил Мустафа-Паша у Фузула, который, к счастию его, говорил по-турецки.

— Я раб падишаха, убежища мира. Я ваш хеким, астролог и бородобрей. Чем же мне быть?

— А я-то кто таков, по-твоему?.. Что же ты молчишь? Говори, собачий сын!

— Вы… наш могущественнейший, непобедимый, всегда победоносный ширван-шах, Халеф-Мирза-Падишах, сын могущественнейшего Бурган-Эддин-Падишаха, потомок Фергада и Сама, наследник величия Джемджага, Дария и Нуширвана. Менее этого вам и быть нельзя!

Садр-азем в изумлении и гневе стал бесстыдным образом клеветать на матерей и отцов всех этих знаменитых людей; но мало-помалу из разговора с бородобреем он нашелся принужден заключить, что, вероятно, непостижимое изменение лица сделало его совершенно похожим на их потомка и что отсюда происходит все недоразумение. Когда еще Фузул намекнул визирю, что его даже и отправляют завтра в Мекку, как подлинного ширван-шаха, — что это неизбежно — что нанятые погонщики настаивают на скорейшем выступлении в путь, — он испугался и переменил тон. Садр-азем был уверен, что это интрига Синан-Паши, которому страх хотелось быть верховным визирем, и что его опоили нарочно каким-то зельем, изменяющим черты лица, чтобы послать на поклонение святым местам

вместо ширван-шаха и очистить место для Синана. Как Фузул-Ага был хеким и астролог, то Мустафа стал расспрашивать его, нет ли средства поскорее вылечить его от этого безобразия.

— Как не быть! — отвечал цирюльник. — Конечно, есть!.. Если вам угодно, то можно попробовать тот раствор, за которым мы изволили посылать в Индию. Старый мулла воротился вчера и привез с собою целую стклянку этого чудесного лекарства. Оно не тотчас возвращает прежние черты лица: надо употреблять его некоторое время, каждый день поутру, натощак, надо пройти через разные видоизменения, подвергнуться многим операциям; но все-таки с первого приема можно посредством его мигом смыть это безобразное лицо и передать его кому-нибудь другому.

— Душа моя, хеким! — воскликнул Мустафа, крайне обрадовавшись этому известию. — Я награжу тебя великодушно… ты получишь от меня такой бахшиш, какого еще ни один ширван-шах не давал своему врачу… нельзя ли сейчас, сняв с меня, передать это лицо Синан-Паше?

— Почему же нельзя! — сказал бородобрей. — Можно! Извольте!.. Я приведу сюда старого муллу, и мы сегодня же вечером при помощи врачебной науки и его молитв очистим вас от этой проказы.

— Машаллах!.. барекаллах!.. — вскричал Мустафа в восторге и подумал: «Постой же, мой птенец!.. ты меня хотел послать в пески Аравии: а вот теперь я же пошлю тебя кланяться гробнице пророка, да будет с ним мир»!

— Но я не знаю Синан-Паши, — прибавил Фузул-Ага, — мне бы нужно сперва посмотреть на его лицо.

— Лицом он как две капли воды похож на собачьего сына, — сказал садр-азем и дал бородобрею нужные наставления, где и как может он увидеть Синана.

Бородобрей ушел, а Мустафе-Паше и на ум не вспало, что это и есть знаменитое «искусство меняться лицами». Но мы всегда таковы! Самые умные люди, смеясь над неправдоподобием какого-нибудь чуда, относимого к колдовству, беспрекословно верят тому же самому чуду, как скоро оно приписывается медицине или вообще науке. В поступке Мустафы нет ничего неестественного. Дело шло о спасении себя и своей власти: он и не вспомнил о ширванском самозванце и об его приключении с колдуном.

Фузул и мулла пришли к нему вечером и остались до поздней ночи под предлогом болезни ширван-шаха. Мулла читал намазы и клал пропасть земных поклонов, чтобы устранить от воображения Мустафы-Паши всякую мысль о колдовстве. Бородобрей творил чистую медицину, и Мустафа благополучно поменялся лицом со своим соперником: лицо доктора Ди перешло к Синану.

Они вышли все трое вместе из покоев ширван-шаха. Сонные янычары пропустили их без сопротивления, удивляясь только тому чуду, что из-за этих дверей неожиданно появился Синан-Паша который, кажется, не входил туда.

Мустафа-Паша отправился прямо в свою квартиру.

Можно себе представить последствия этой новой путаницы в лицах, делах и понятиях турецкой главной квартиры. Мустафа с новым лицом хотел продолжать тон и роль садр-азема. Паши и чиновники были уверены, что это Синан и что он с ума сошел, выдавая себя за верховного визиря и за Мустафу-Пашу. Янычары не понимали, каким образом ширван-шах ушел из своих покоев и очутился в квартире Синан-Паши, который со своей стороны клялся, что он не ширван-шах, а Синан-Паша. Несмотря на это, киахья-бей, взяв с собой отряд чаушей, схватил Синана и запер в покои ширван-шаха как беглеца. Мустафа настаивал, чтобы его поскорее отправляли в Мекку. Киахья не слушался человека, которого он принимал за рехнувшегося Синан-Пашу. А верховного визиря все еще нет: сипаги ищут его по всем дорогам, отыскивая своего полководца; в главной квартире — беготня, споры, брань, удивление, страх, беспорядок!..