Записки Ё
Шрифт:
– Это только с благословения епископа, – ответил Борис.
Мы зашли в хлев с коровами, где резко запахло деревней и теплым навозом.
– К нам люди приходят в основном с раковыми заболеваниями! – объяснял Николай, жестикулируя, и его огромные руки не помещались под низкими потолками. – Рак желудка, еще чего, а от чего все это? От экологии, от продуктов. Мы им натуральное молоко даем, а они его пить не могут! Несварение! Это ж до чего людям природу испортили, что они натуральное молоко пить не могут!
Коровы не дали нам долго греться в хлеву, начав обычное свое дело обмена натуральных веществ
– Детством пахнет! Вот она, правда-то где, Родина! – только и крикнул кто-то из наших и тут же наступил ботинком в навоз, смачно выругавшись.
Мы подошли к жилому бараку. Отсюда было видно грязновато-белое поле со свежевыпавшем за ночь тонким слоем снега и копошащаяся кучка обитателей приюта. Они медленно растаскивали какую-то рухлядь и погружали ее в сани. От кучи тропинка чернела до деревянного сортира метров в ста от фронта работ. Одни из таких нагруженных саней тянул в нашу сторону молодой парень в надвинутой на лоб шапочке. Затащив сани в калитку, он продолжил тянуть вдоль стены барака.
– А можно с ним поговорить? – спросил один из наших с фотоаппаратом. – Я запишу небольшое интервью.
Борис коршуном уставился на доходягу и скомандовал:
– А ну, бросай сани и иди сюда!
– Строгий! – улыбнулся Николай. – Ничего, они его за это уважают.
– У меня не забалуешь, – подтвердил Борис. – Откуда сам? – спросил он подошедшего парня с распухшей половиной лица, которая делала его ассиметричным. Его грустный вид напоминал допрашиваемых в полиции мелких жуликов, когда их показывают по телевизору.
– Из Пушкино, – процедил вчерашний бомж.
– А что с лицом?
– В аварию попал, – нехотя ответил парень.
– А че без жилья?
– Выгнали. Родственники, брат с женой.
– А ты в суд подай!
– А у меня денег на суд нет.
– Понятно. А здесь нравится?
Все невольно засмеялись, так как понятно, что было бы, ответь парень «нет».
– Здесь хорошо, коллектив! Кормят, тепло, – пробурчал парень вполне искренно.
– Да живут на всем готовом! – похлопал его по плечу Борис. – Ладно, иди работай!
Парень поплелся обратно к саням.
– Божьи люди! – выдохнул Борис и улыбнулся.
Мы поднялись в барак осмотреть жилое помещение. Оно было на втором этаже. В комнате с койками стояла массивная печь-буржуйка в виде горизонтальной бочки с трубой через крышу.
От нее по бараку распространялось такое тепло, будто тебя ласково обнимали шерстяными мягкими рукавицами. Я разомлел. Над печкой сушились носки, одежда, кровати аккуратно заправлены. Ничего лишнего.
– Вот, – говорил Николай, – Натуральное тепло, где его теперь найдешь? Нету, а здесь пожалуйста!
– Хорошо тут, – заметил я. – А дневальный есть?
– Ну, у нас тут не как в армии прям. Тут они сами разбираются, кто у них старший, кто дневальный. Мы никого не назначаем. Люди же разные приходят. Бывают и одержимые бесом тоже.
Мы переглянулись.
– Да, – подтвердил Николай. – Жила тут одна женщина, потом с ножом стала на всех бросаться. Пришлось ее проводить отсюда.
– А бывает, кто уходит?
– Нет, таких еще не было, – ответил Борис. – А вот у нас
– Да, – оживился Николай. – Вы там напишите, что, если кто пожертвует нам продукты какие-то простые или вещи теплые, то… – он задумался, какой бы оборот вставить. чтоб закрутить фразу поблагочестивее. – Господь… ну, в общем, – он замялся, и нам всем стало его жалко. – В общем… ну, Господь его не забудет, как-то так! – закруглил он и смущенно улыбнулся. И от этой улыбки вдруг всем присутствующим стало ясно, что это очень хороший человек.
Через часик подъехал сам Диодор. Невысокого роста, но и не маленький, с хриплым, словно осипшим с надрывом голосом, он говорил, глядя куда-то в пространство, будто над нашими головами было написано что-то таинственными огненными буквами, которые он и читал. Можно было задать самый интимный вопрос, типа: «а туалет у вас здесь где?», епископ посмотрит куда-то вдаль и тем же тоном, что до этого рассказывал о святых, пояснит дорогу к туалету. Голос его был всегда на одной интонации, хриплой и высокой, видимо, он сорвал его на амвоне или читая проповеди в военной части, так же разглядывая огненные буквы.
Я понял, что это человек-волна, человек-слово, а слово бе Бог. Там словно бы не было уже человеческого, а только лишь потустороннее, небесное. Но это впечатление оказалось обманчивым. Сидя за чаем в домике, он уже более нейтральным тоном поведал нам о перипетиях своей борьбы с местным музеем, где неподалеку у него была церковь. Музей был Тютчева, а церковь с приходом стояла на территории музея в ограде.
Дама, смотрительница музея, хорошо нам всем известная, была в некоторых неладах с епископом. Эстетствующее начало смотрительницы музея не совпадало с ортодоксией. Более того, за 50 лет служения музею, ей пришлось хлебнуть столько унижений и трудностей, включая мизерную зарплату, что страну эту она не очень любила. Обида в глубине души не позволяла ей считать русское национальное за свое. Отец Диодор, уже смущаясь и краснея, выдавливал из себя:
– Она любит этих!
– Кого? – не понимали мы.
– Ну, этих. Национальных антиподов. Она считает их за сверхчеловеков, дружбу с ними водит, а русские – это так, навоз для нее.
Мы сделали вид, что поняли, о ком идет речь.
– Сейчас новый директор пришел. Она сама на покое при усадьбе живет, – продолжал Диодор. – А этот-то пришел ко мне во время службы, попрыгал так на полу-то дощатом, о-о, говорит, пол-то совсем разваливается, я должен вас по технике безопасности закрыть! Церковь-то закрыть, представляете?! – Он отхлебнул чаю, и в глазах его я впервые заметил что-то человеческое. – Вот так и живем. Закроют церковь или нет – не знаю.
Обращался он к нам, потому что делегация наша имела некоторый общественный вес, хоть и состояла из двух православных писателей, одного бизнесмена и меня.
Поговорив еще немного, я задал вопрос о дневниках Гоши, которые не выходили у меня из головы.
– А можно ли мне на них посмотреть? – спросил я.
– О, не только можно, а нужно! Коля, неси сюда папку!
Некоторая возня возникла с тем, кто принесет папку, отправлен был Борис, и через пару минут она была на столе перед епископом.