Записки гробокопателя
Шрифт:
— Чем будете угощать?
— Сухое есть, отбивные, если не… — Ростислав Михайлович подошел к окну, достал между рам сверток, понюхал. — Вроде съедобные.
— А холодильник?
— Места много занимает. — Он достал из шкафа масло, сунул Вите «Науку и жизнь». — Кроссворд хороший. Три слова не знаю. Пойду пожарю.
Вита достала из сумочки но-шпу, выкатила две таблетки и неуверенно потянулась к узкому старинному графину с водой. Запила прямо из горлышка. Так и есть, тухлая.
Она поставила графин на место и аккуратно, чтоб не стереть помаду, промокнула губы платком. Нашла кроссворд.
Прошлась по комнате. Плетеная козетка у окна, кое-где продранная, такой же столик. И пыль, пыль. Напротив буфета книжный шкаф с резными колонками и выломанным замком. На полках что-то непонятное, чертежи какие-то. Из них: «Теория и практика парашютной подготовки», Уголовный кодекс… о! Сборник Сельвинского. Вита достала книжку. «Моему взыскательному читателю Ростиславу Михайловичу Орлову. 1930 г.». Вита прикинула, сколько лет было тогда «взыскательному читателю». Лет двенадцать-тринадцать. Поставила книжку на место, рядом со «Справочником машиностроителя».
Вита подошла к буфету, открыла: внутри было плохо. Тарелки не вымыты, а обтерты, по всей видимости, хлебом.
Коробочка с поливитаминами. «Молодится, старый хрен…»
— Взята с поличным! — Ростислав Михайлович поставил на стол скворчащую сковородку. — Прошу. — Он взглянул на Виту. — У вас скулы в форме знака вопроса. Вспомнил: тонометр! — Он достал ручку.
Ручка не писала. Он тряхнул ее над полом. Капельки сорвались с пера на старинный, давно не мытый паркет.
— Простота нравов, — заметила Вита.
— Угу-у, — пробубнил Ростислав Михайлович, вписывая нужное слово. — Руки, кстати, не хотите помыть?
— Лень, — улыбнулась Вита. — Моешь, моешь весь день…
— Ну, сейчас я — кофе, и все. Магнитофон пока…
— Ростислав Михайлович! — донеслось из коридора. — К телефону!
— Вот, слушайте. — Он нажал клавишу и вышел из комнаты.
Запел Окуджава. Вита подождала, когда шаги за дверью уйдут, достала помаду и посмотрела в зеркало. Губы были еще ничего, а вот румянца, прямо скажем, маловато. Она ткнула помадой в одну щеку, в другую и стала растирать их ладонями.
«Ничего еще девушка, — подбодрила она себя. — Старовата, конечно, да кто об этом знает?» Сняла зеленый поясок, но без него платье получалось уж очень балахонистое. Повязала снова: ничего, коричневое с зеленым не так уж плохо…
Над кроватью в углу комнаты висело что-то огромное, черное. Кошма не кошма… Бурка, догадалась Вита.
Она присела на узкую жесткую кровать. Над тумбочкой вместо настольной лампы зацепленный за гвоздь рефлектор. Лида таким греет нос от гайморита.
— Я говорю, посуду надо мыть, — сказала она, когда Ростислав Михайлович с кофейником в руках вошел в комнату, — тараканы пойдут…
Он поставил кофейник на журнал и выключил магнитофон.
— Вы знаете, Виталия Леонидовна, нет тараканов. У всех есть, даже у Додика, а у меня не живут. Может, грязи боятся, живые все-таки существа…
— А это что у вас такое? — Вита качнула подвешенный над столом белый вялый абажур с большим количеством ненатянутых веревочек.
— Талисман. А по происхождению: вытяжной парашютик.
Ростислав Михайлович достал из буфета тарелку, поставил перед ней.
— Ну, уж нет! — Вита отодвинула тарелку и притянула к себе сковородку.
Ростислав Михайлович достал из буфета вино.
— Я не буду! — замотала головой Вита. — Я от него помру. Водки рюмку я бы выпила.
— Водки нет. Могу сходить.
— Да Бог с ней, сядьте. Откуда у вас бурка?
— У этой бурки своя история, Виталия Леонидовна, — пожевав, сказал Ростислав Михайлович. — Я шел пальто купить. Захожу в комиссионку. Висит, несчастная. Никому не нужна. Купил, принес домой. Мать чуть не в слезы: у тебя же, говорит, пальто зимнего нет. Действительно нет. А эта — висит, пыль аккумулирует. Я погляжу на нее иной раз да как ударюсь плакать, а потом вспомню, что пальто зимнего нет, — смех берет. И главное: в шкаф не лезет, подлая, четыре метра в подоле.
— А что ж на пальто денег нет? Подработали бы где-нибудь…
— Вот и я думаю, — согласился он. — К вам на свидание шел…
— Это не свидание, — поправила Вита.
— …На несвидание, — согласился Ростислав Михайлович. — Иду, вижу объявление: требуются сторожа. Помимо зарплаты бесплатное обмундирование, переходящее в собственность. Цитирую.
— Прекрасно, — прокартавила Вита.
Ростислав Михайлович поднял голову от тарелки, взглянул на нее.
— Скажите «трактор».
— Тррактор, — сказал Вита. — Да ну вас! Чем чепуху городить, лучше включите. — Она ткнула вилкой в сторону магнитофона: — Я люблю Окуджаву.
И откинулась в кресле.
…Она допоздна просидела в мягком продавленном кресле. Пора было уходить.
— Ну, ладно, — сказала Вита, вставая. — Давайте послушаю вас напоследок. Объелась. — Она провела руками по животу: — Как вы считаете, я толстая?
— Гранд мадам бельфам, — прогундосил Ростислав Михайлович и достал из-под кровати напольные весы. — Прошу.
— Вы с ума сошли! — Вита отскочила от весов. — Я на них и в больнице-то не смотрю! Все врут! Холодильник бы лучше купили! — Она ногой задвинула весы под кровать. — Снимайте рубашку. — И вставила в уши пластмассовые наконечники фонендоскопа.
Ростислав Михайлович стянул свитер с дырой под мышкой и рубашку.
— Еще чуть — и прохудится, — устало улыбнулась Вита. — В сторожа надо. Фурункул? — спросила она, двигая фонендоскопом по его груди. Она всегда задавала вопросы, чтобы больной не очень зацикливался на прослушивании. — И тут? — Она ткнула пальцем в сморщенный шрамик на плече. — Поглубже… Спиной… И здесь… А-а, это же не фурункулы… Это из другой оперы…
— Этот — из Венской.
— Да-а… — рассеянно сказала Вита. — Черт, жалко, давление нельзя померить… Дела-то у вас не очень… — Она задумчиво посмотрела на Ростислава Михайловича, достала бланк, потерла переносицу. — Так, — Вита подняла указательный палец с перстнем, и буква «В», вытатуированная возле большого пальца, четко проступила сквозь загар. — Слушайте меня… Вы купите в аптеке…