Записки из Чистилища
Шрифт:
– А я что-то не заметила здесь курилки, – ляпнула я очередную глупость.
– Курилки здесь в туалетах по совместительству располагаются, – снисходительно пояснила мне Лика, – ты куришь?
– Здесь – да, а то с тоски сдохну.
– А на свободе, что, не куришь? – недоверчиво поинтересовалась у меня Лёлька.
– Практически нет, – честно ответила я.
– Ладно, пошли за табаком к сестре и – в туалет, – потащила меня с кровати
Я с неохотой рассталась со своей люлькой и потопала вслед за другими курильщицами к посту. Мы все по очереди подходили к окошку, называли свои фамилии и протягивали раскрытые ладони, в которые медсестра нам вкладывала по одной сигарете из наших запасов. Я заметила, что подавляющее большинство получало свою пайку из одной и той же пачки и вопросительно посмотрела на Лёльку.
– Когда ты выкуришь свой блок, и, если тебе некому будет купить новый, ты просто скинешься с остальными, чтобы санитарка или медсестра купила ещё один – общий на всех. По средней цене, естественно – не «Парламент», – завистливо глядя на моё богатство, сказала Ольга.
Я заметила её завистливый взгляд, но предлагать ей свою сигарету не стала и в душе поблагодарила здешние законы, по которым нам выдают лишь по 5 штук на день, и те – по штуке на один раз. Не отдавать же последнее.
Туалеты были в самом конце коридора. Поэтому я старалась продлить это удовольствие – прогулку от палаты до дверей толчка.
– Так почему ты считаешь, что наша нынешняя палата – это адский ад во всём отделении? – продолжила я прерванный подошедшей Лёлькой наш с Ликой разговор.
– Я не умею красиво говорить, но зато у меня неплохая память, – ответила мне собеседница. Я отвечу тебе почти дословно словами недавно выписавшейся отсюда смертельно больной девочки. Прости, ни магнитофонных записей, ни даже конспекта за её подписью у меня нет, так что тебе придётся поверить мне на слово.
– Ты, может, и удивишься, но тебе я поверю и на слово, – искренне заверила я Лику.
Если бы я тогда знала про неё то, что узнала спустя всего один этот день – я бы подумала бы не один раз, чем так опрометчиво заявлять.
– Я оглашу тебе эту цитату по нашему возвращению в палату, хорошо?
– Идёт. Я вполне способна не умереть от любопытства ещё 15 – 20 минут.
К этому времени мы всё-таки подошли к женскому туалету отделения. Открыв скрипучую дверь, мы ввалились в зловонную газовую камеру, амбре которой довершалось ещё дымовой завесой полутора десятка горящих сигарет.
У правой стены от входа на небольшом пандусе были пробиты пять (5) дырок, ничем не отгороженных ни друг от друга, ни от узенького прохода перед ржавым рукомойником, вокруг которого и сгрудились любительницы никотина.
Два отверстия были прикрыты телами двух дам неопределённого возраста, которые не стесняясь присутствующих, решили совместить приятное с ещё более приятным занятием. Одна в промежутках между затяжками сладострастно кряхтела, пытаясь исторгнуть из себя переработанные пищевые отходы, которыми под видом больничного питания кормили здешнее население.
Вторая
Одна пациентка с гладко зачёсанными назад русыми волосами, заплетёнными в тощую косичку, больше напоминавшую крысиный хвостик, просительно подходила к каждой курящей по очереди и просила дать ей затянуться или оставить хабарик.
Я снова вопросительно посмотрела на Лику в надежде услышать озвучку разъяснения происходящему.
– Это – Людка. У неё уже давно закончились свои сигареты и деньги. Но бросить здесь курить – нереально. Вот и клянчит… А чем её угощать-то? – у всех – мизер… Хорошо, если мужики-санитары сжалятся и кто-нибудь даст «Приму» или «Беломорину» втайне от медперсонала.
Покурив в этой клоаке и справив свои дела, после чего сполоснув руки ледяной водой из неплотно закрывающегося крана, мы потопали обратно в палату. Придя, решили занять угловой столик напротив дверного проёма, а следовательно – и напротив новых санитаров, занявших места старых с такой точностью, что у меня мелькнула шальная мысль: «А не брежу ли я? На самом ли деле здесь стояли другие санитары в момент моего прибытия, а не эти?».
– Ты обещала выдать мне по памяти цитату про эту палату, – напомнила я Лике.
– А ты настырная, словно репей, – тихо засмеялась она. – Хорошо, слушай:
«Нравственная сущность обречённых Судьбою влачить своё жалкое болезненное существование пациентов в этом аду, выворачивается наизнанку. Ко всем чертям собачьим летят все нажитые ранее, в нормальном человеческом обществе, идеалы. А мразь и гниль душевная, что таилась на самом её дне, которые в здравом состоянии стараешься не показывать другим, даже самому себе не всегда признаёшься в их наличии, выливается из каждого грязевым зловонным потоком. Все вокруг, из числа тех, кто должен стремиться облегчить твои страдания, напротив, прикладывают максимум усилий к тому, чтобы ты извазюкал свою душу. А если удастся, то и потонул (морально) в этом духовном гное и дерьме, став одним из этого стада издевающихся над тобой. Слился с ними в одной массе. Перестал различать добро и зло.»
– Вот это память…– восхитилась я искренне.
– Да нет, что ты… Это я уже частично переделала, добавила своих слов. Но суть высказанного осталась неизменна.
– Да уж… и возразить нечего. Ни добавить, ни убрать – как в песне.
– Они и шмон-то проводят с целью унизить, вдавить в депрессию. растоптать ещё тлеющие угольки выгорающей самости, личности. Ты думаешь, что кому-то нужны наши личные вещи? Да ни фига.
А вот плюнуть в наши души, точным, расчётливым плевком – это им как мёду напиться. Они, наши тюремщики, регулярно напоминают всем, кто обречён оказаться запертым здесь на разные сроки своей болезнью, что мы – уже не люди, а так… «прах есмь» под их ногами, которыми они топчут и наши скудные пожитки, и само понятие «личность» …