Записки из Города Призраков
Шрифт:
Мытье карусели состоит из двух частей. Первая – обдать все струей. Вторая, куда более скучная, – стереть грязь с каждой головы и гривы. Я представить себе не могу, почему карусель становится такой грязной. За неделю на ней катается от силы человек сорок. Наверное, ночью ее используют для своих игр грязные гномы, только для того, чтобы досадить мне.
Я выключаю воду, сворачиваю шланг, возвращаюсь в сарай. Нахожу ведро, выдавливаю в него жидкого мыла, ставлю под кран, открываю воду. Пока ведро медленно наполняется, я думаю о Райне. Будь она здесь, мы бы вдоволь посмеялись
Я вздыхаю, постукиваю по ведру ногой, чтобы пузырьки мыла распределились равномерно. Не следовало мне так злиться на нее в автомобиле. Она мне помогла, а я показала себя отпетой сукой. И теперь она наверняка думает, что мне нужна помощь мозгоправа. А кто не так думает?
Ведро наполнено, и я тащу его к карусели. Ставлю у платформы, мочу губку, опустив руку по локоть в воду.
Работа эта медленная и невыносимо скучная. Я двигаюсь по кругу, стремясь смыть грязь с каждой раскрашенной лошадиной морды и гривы с максимальной эффективностью и с минимумом усилий.
Именно тогда я замечаю сложенный листок бумаги, прилепленный скотчем к темно-серому уху единственного карусельного единорога.
С губкой в руке, с льющейся по предплечью водой, я оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за мной, и только потом отлепляю листок от уха единорога и разворачиваю его.
Какая мать такая и дочь.
Я злобно смотрю на него, словно могу испепелить его взглядом.
Никаких знаков препинания: глупо, но это первое, что пришло мне в голову.
Крики приближающихся подростков вывели меня из транса и побудили к действию. Я сминаю листок, бросаю губку в ведро, марширую к ближайшей урне, рву ужасный листок бумаги в мельчайшие клочки. Оглядываюсь: вновь чувствую на себе эти глаза. Невидимые глаза, связанные только с воздухом и пространством. Более ни с чем.
До конца моей смены еще три часа, и Джордж обязательно придет, чтобы проверить, как я работаю. Но мне все равно. Я запираю карусель, поднимаю с травы велосипед и качу к маленькому гриль-бару на Уиннвуд, где Райна по вторникам, средам и четвергам работает кассиром до половины восьмого вечера.
Четыре дня. Мало времени. Совсем мало.
Истина мне уже открыта: я не смогу сделать этого без нее. Мне нужно припасть к ее плечу и выплакаться. Мне нужно, чтобы она это позволила. Мне нужно позволить себе это сделать.
Но приехав, я вижу за кассовым аппаратом тощую блондинку, которая лениво перелистывает «Ю-Эс уикли». Не Райну. Я изо всех сил пытаюсь не разреветься перед девушкой, которую даже не знаю: отсутствие Райны только усиливает желание выплакаться. Я закатываю велосипед под арку у двери и заглядываю в гриль-бар.
– Эй! – Девушка быстро захлопывает еженедельник, оглядывает меня, но потом решает, что возмущаться нет смысла: все равно никто в гриль-бар не ломится. – Чего-нибудь надо?
Запах жареных куриц валит с ног.
– Вы не знаете, где Райна?
– А.
Тут вспоминаю и я.
– На кладбище?
Девушка кивает.
– Да, что-то связанное с умершим другом.
Я чувствую, как у меня холодеет все тело. Кладбище. Памятник. Сегодня.
Я проверяю время по мобильнику, бормочу: «Спасибо». Опять вскакиваю на велосипед, быстро кручу педали. Церемонию на кладбище собирались начать в половине одиннадцатого, а уже час дня. Я даже не собиралась идти, тогда почему я так злюсь из-за того, что не пошла? Может, потому что упустила лучшую, самую очевидную возможность наконец-то повидаться с родителями Штерна – практически моей второй семьей – после столь долгой разлуки? А может, потому что она там, а я – нет. Она помнила, в отличие от меня.
Я очень медленно еду к дому Штерна. Всей душой надеюсь, что приеду слишком поздно – или слишком рано, – и не увижу большинство родственников и Райну, собравшихся в гостиной у U-образного дивана, на котором мы со Штерном так любили играть.
Первая встреча с его родителями после похорон со всей очевидностью подтвердит, что он ушел: во всяком случае, его материальная составляющая. Если я не буду спешить, тогда смогу поддержать, пусть и на несколько минут, ту часть моего сознания, которая не примирилась с потерей не только Штерна, но и всей его семьи, и фермерского дома, расположенного в лесу, и всех деревьев, на которые мы обычно лазали, и куличей из земли, которые мы обещали съесть, но в последний момент трусили и бросали друг другу в лицо, чтобы потом липкая грязь стекала по коже и капала с ресниц.
Штерн: первый парень, которому я показала мои медленно растущие грудки в игре «правда или вызов». Штерн: парень, который научил меня съедать корень зеленого японского хрена, не подавившись; научил, что сонная артерия – то самое место, в которое надо ударить ножом, если ты хочешь наверняка убить человека, который однажды плюнул лошади между глаз за то, что она, без всякой на то причины, сбросила меня на землю и я сломала руку в трех местах…
И тут, с головой уйдя в воспоминания, я обнаруживаю, что прибыла к дому Штерна с кирпичным фасадом, U-образным диваном в гостиной, армией деревьев и ржавым, чуть наклонившимся баскетбольным кольцом слева от подъездной дорожки.
На подъездной дорожке стоит и забрызганная грязью «Тойота» Райны. Темно-зеленая. Цвет я помню по памяти, но это еще не все. Я могу и не видеть автомобиль, чтобы его почувствовать. Мои сверхъестественные способности развиваются.
Я сажаю велосипед на цепь у тонкого дерева на соседской лужайке и осторожно открываю дверь, чтобы она не скрипнула. Слышу приглушенный разговор в той части гостиной, которая не видна от двери. Я стою в прихожей и впитываю все то, что раньше видела многократно: стены в семейных фотографиях, маленькая кухня с разрисованными кафельными плитками, развешанные на крючках сковородки. В прихожей столик, заставленный керамическими статуэтками колли. В туалете – дверь приоткрыта – я вижу стойку с журналами и зеркало в рост человека. Мне всегда нравился этот туалет.