Записки из страны Нигде
Шрифт:
Другой вариант: «я»-герой – юноша-викинг, начинающий берсерк, только-только осваивающий искусство поедания мухоморов и грызения щитов. Он молод и строен, у него развитая мускулатура, светлые прямые волосы, привлекательное открытое лицо, и его любит дочь ярла.
По многим параметрам автор как будто недалеко ушел от своего «я»-персонажа: он молод, свое лицо в зеркале он находит весьма приятным и открытым, и это мнение разделяет симпатичная однокурсница по Академии каких-нибудь недонаук в области менеджмента и психологического манипулирования.
С мухоморами и грызением
И когда такой автор пишет: «Я схватил двуручный меч и занес его над кудлатой белобрысой головой разъяренного врага…» - как-то обостренно ощущается, что автору действительно хотелось бы, желательно в голом виде, попрыгать по дракару с двуручным мечом на страх кудлатым врагам, - и только обстоятельства удерживают его в цивилизованном обличии. То есть, произнося «я», автор действительно имеет в виду себя самого.
И тут контраст между героем и автором начинает просто вопиять.
Обычно такие авторы, по собственной воле или же по рекомендации, спущенной из издательства, наделяют своих берсерков своей же психологией - психологией людей двадцать первого века: толерантных, вежливых, осторожных, тщательно оберегающих свое тельце.
У нашего автора на самом деле довольно серьезная проблема. С одной стороны, его герой обязан регулярно проявлять себя как викинг, то есть быть гордым, свирепым, жестоким, а с другой - приличные люди определенно не убивают иностранца просто за косой взгляд. Вот и приходится каждую непотребную выходку героя специально оговаривать. И делать это устами самого героя.
Нет чтобы просто треснуть по башке топором: обязательно надо объяснить: «Нельзя было спустить чужаку подобной дерзости, иначе соседи начнут показывать на меня пальцем и не дадут больше щит погрызть»…
Мы же понимаем, что все эти рассусоливания – они исключительно для читателя, чтобы кто чего случайно «не подумал». Ну там, «призывы к насилию», например… Поставят на книгу рейтинг 18+ - и прости-прощай две трети возможной аудитории. Поэтому приходится оправдываться по каждому поводу.
В таких ситуациях особенно ярок контраст даже не столько между героем и автором, сколько между героем, которым автору страстно хотелось бы быть, и тем человеком, которым автор на самом деле является.
Кем он является, наш автор? Приятным юношей из мегаполиса. Который, если судьба так сложится, может и подвиг совершить, из огня старушку вытащить или сознательно направить машину в кювет, чтобы не задавить ребенка. Бывает? Бывает! Но это будет настоящий подвиг в настоящей жизни, мухоморы тут ни при чем…
А хотелось бы – пафосно и с мухоморами. Вот эта-то разница и будет бросаться в глаза при употреблении таким автором приема повествования от первого лица.
От первого лица (2): Мужчина или женщина?
10:59 / 15.06.2016
Чем
Для начала: как правило, я не писала от лица женщины. Самые исповедальные, самые личные вещи написаны от третьего лица.
Наиболее автобиографический персонаж, вобравший в себя, наверное, всё, чем мы с В.М.Беньковским (соавтором) жили в начале девяностых, все наши чувства, мечты, воспоминания, несбыточные надежды, - то есть Сигизмунд Борисович Морж из «Анахрона», - подан от третьего лица. Здесь почти стопроцентное совпадение - в личности, взгляде на вещи, жизненных обстоятельствах, манере думать и выражаться. Однако подчеркну – на момент написания книги, на начало-середину девяностых. Сейчас у меня с Моржом нет практически ничего общего, равно как и с девицей Пиф из «Вавилонских рассказов» («Человек по имени Беда»). Пиф – это чрезвычайно близкий мне-тогдашней персонаж, тоже практически исповедальный. Но и она подана от третьего лица. Может быть, я чувствовала, что еще буквально пара лет - и мы с ней безбрежно разойдемся.
А вот что же написано от первого лица?
От первого лица написан последний эпизод «Бертрана». Почему? Думаю, мне хотелось подобраться к своему герою, к Бертрану из Лангедока, на возможно близкое расстояние. На расстояние вытянутой руки. Полюбоваться им в последний раз. Открыто выразить влюбленность в него - и его непостижимость.
Для автора герой не может быть непостижимым. А вот для другого персонажа – запросто. И я писала-писала «Бертрана», а потом вдруг буквально шагнула в текст, «войдя» в другого персонажа и увидев мир его глазами. Даже помню это ощущение – как меня туда «втолкнуло».
То есть возникла кровная необходимость перейти на первое лицо. Без такой необходимости произнести «я», имея в виду кого-то другого, просто не получается.
От первого лица написан роман «Вавилонские хроники»: «Я ненавижу рабство. И рабов я тоже ненавижу…» Здесь также отчетливо разнесены «я»-персонаж и автор. Совпадали мы с ним только по возрасту. Герой «Вавилонских» - мужчина, человек состоятельный, у него назойливо-заботливая мама, он избалован. К тому моменту у меня уже давно не было мамы, я не была состоятельна, а те времена, когда меня баловали, то есть детство, безвозвратно миновали: в ту пору, в девяностые, приходилось просто грызться за жизнь.
Возможно, я написала «Вавилонских хроников» от первого лица по той же причине, по какой от первого лица писалась последняя часть «Бертрана»: мне требовалось увидеть другого персонажа так, чтобы он меня непрерывно удивлял. Перестать быть автором – богом для персонажей, и стать одним из «простых смертных жителей романа».
Мурзик для главного героя – существо абсолютно непостижимое. Автор знает о Мурзике все. Главный герой не знает о нем ничего. Он просто видит перед собой человека какой-то иной породы, что ли, настолько простого и незлобивого, что это постоянно ставит в тупик.