Записки из страны Нигде
Шрифт:
Я побывала недавно на Старконе, где имела возможность наблюдать это поколение не десятками и не сотнями, а тысячами. И они действительно прекрасны, эти бывшие дети.
У бывших детей, однако, имеются младшие братья и сестры, а также племянники. И вот для младшего поколения – для тех, кому 15-20, - эпоха девяностых предстает чем-то отдаленным, увлекательным, вроде времен «сухого закона» в Чикаго.
А теперь, собственно, об искусстве – в первую очередь литературе и кино/сериалах.
Сменилось несколько эпох, причем произошло это на глазах одного поколения. И вот у нас, я имею в виду пятидесятилетних, появился замечательный шанс поиграть с попаданцами в другие эпохи, причем не в такие эпохи, о которых мы знаем лишь приблизительно, как сквозь мутное стекло прозревая быт, психологию, подоплеку
Мы-то для наших детей – и есть самые настоящие попаданцы.
И тут выясняется одна совершенно убийственная вещь. Оказывается, свидетели эпохи ничего о своей эпохе не помнят. Они ведь не музейные хранители воспоминаний, они живые люди. Живут и меняются с тем миром, который вокруг них тоже живет и меняется.
Возьмем, например, русский язык. Я родилась в Ленинграде, и для меня самым большим авторитетом в области произношения всегда были дикторы Ленинградского телевидения. Шли годы. Я все так же жила в Ленинграде на Петроградской стороне. Потом город стал Санкт-Петербургом. Но за полвека жизни я не стронулась с места: плыл корабль, и я оставалась на том же корабле, в той же каюте.
Несколько лет назад на выставке кимоно Итико Куботы выступал владелец коллекции и устроитель выставки. По национальности он, кажется, казах, специалист по японской культуре, гражданин Голландии, сейчас живет то ли в Новой Зеландии, то ли еще где-то… Я не называю имени, потому что не уверена во всех географических и этнических подробностях, просто общее впечатление: гражданин мира.
И – Боже ты мой! – я тысячу лет не слышала такого великолепного русского языка, как у этого казаха, гражданина Голландии… это было давно забытое произношение диктора Ленинградского телевидения семидесятых годов.
А я сама, петербурженка, обитательница Петроградки, никогда надолго не покидавшая родного города, - как ужасно я говорю по-русски по сравнению с ним! Элиза Дулиттл отдыхает. Почему? Потому что я жила вместе со своим городом, который наводнялся самыми разными людьми, полнился самыми жуткими манерами речи; он жил, искажая язык, используя неологизмы, варваризмы, заимствованные слова, неизбежно перековерканные. Большое «спасибо» можно сказать в этом отношении самодеятельным переводчикам популярных фильмов и мультсериалов, которые заполонили экраны телевизоров своим говором, зачастую дремуче-провинциальным, вообще никак не отшлифованным. И все эти эпохи неизбежно отразились на языке, на произношении, на фонетике. Лексика – что, лексика – тьфу; можно не употреблять слово «мерчендайзер», если оно в глотку не лезет, - но от интонации так просто не отделаешься. А «чё», «чек», «грит» (вместо «что», «человек», «говорит»)? От этого тоже не избавиться на раз-два.
Но человек, хранивший свой русский язык в изоляции от живой повседневной речи, в хрустальной колбе, пронес сквозь жизнь тот самый выговор в полной неприкосновенности.
Нарисуйте мне красиво
02:00 / 16.08.2016
Книга традиционно сосуществует с иллюстрацией. Трудно представить себе фолиант «без картинок и разговоров». Почему возникает потребность у человека не только прочитать текст, но и увидеть нечто нарисованное по теме, - для меня загадка, однако я тоже люблю иллюстрации в книге. И если уж держать дома бумажную книгу (артефакт) – то, конечно же, с правильными картинками. Чаще это касается, естественно, детских книг, но и «Три мушкетера» без знакомых иллюстраций Мориса Лелуара – как говорится, деньги на ветер.
Насколько иллюстрация в тексте помогает или мешает восприятию собственно текста? Совершенно правильно замечено, что визуальная конкретизация образа не позволяет читателю полностью ассоциировать себя с персонажем. Скажем, если девушка толстенькая, а Татьяна Ларина нарисована как тростинка, - то вроде как и не проассоциируешь себя с нею. С другой стороны, мы же не внешностью соприкасаемся с персонажами, а душой! Что там Татьяна Ларина – многие
Иллюстрации на самом деле очень редко совпадают с нашим представлением о мире или герое. Да этого и не нужно – картинка, мне кажется, создает особое настроение, придает книге еще больше «артефактности». Насколько иллюстратор вторгается в интимный диалог, который возникает между читателем и автором текста? С моей точки зрения, это не проблема: у автора с читателем свой диалог, у читателя с иллюстратором – свой (причем он может и не состояться), а у иллюстратора с автором – еще один, независимый. Здесь – не то, что с экранизацией. Экранизация – она тоже визуализация текста, но она вторгается и собственное в текст, более того, она не оставляет зрителю альтернативы. То есть зритель может не смотреть экранизацию, а просто читать книгу. Читатель же может просто читать книгу, включая или не включая иллюстрацию в свой круг «общения» с тестом.
Например, я не знаю ни одной приличной иллюстрации, скажем, к «Алым парусам». На всех Ассоль какая-то страшненькая, а Грэй слащавенький. Хотя казалось бы, такой благодатный материал.
Особую тему представляет иллюстрирование детских книг. С одной стороны, мне кажется, картинка не должна быть слишком уж авторской. Скажем, талант Алфеевского я оценила только в зрелом возрасте, а в детстве мне хотелось чего-то менее странного в любимом «Ордене Желтого Дятла». Но иллюстрации существовали в книге как данность, и ребенком я принимала эту данность (как вообще принимает ребенок тот мир, в котором ему пришлось жить, деваться-то куда?) – и с годами все встало на свои места: и картинки, и текст, и собственно артефакт-книга. Хотя, например, иллюстрации Ники Гольц или Г.А.В.Траугот никогда не раздражали, даже в детстве, - особенно Траугот, столь загадочный, столь сказочный, с тремя инициалами – почти Э.Т.А.Гофман... (Это лично мое восприятие).
С другой стороны, меня-взрослую с души воротит от слащавеньких, красивеньких, зализанных картинок в современных детских книжках. Все эти котятки, девочки с огромными глазками и тэ пэ – они же ужасающе маловысокохудожественны, так сказать, и определенно портят ребенку вкус. Нет, лучше уж странные, даже чрезмерно авторские иллюстрации, пусть даже не вполне понятные и близкие ребенку.
Хочу отметить среди современных иллюстраторов Антона Ломаева, который ухитряется создавать работы, с одной стороны, очень индивидуальные, авторские, а с другой – чрезвычайно деликатные по отношению к тексту и к читателю. Они красивы и неназойливы в своей трактовке персонажей. Мне кажется, это почти идеальное соотношение «текст – картинка».
Проблема спойлеров, которая также затрагивается темой иллюстрации, - она, конечно, остается. Но дорогой читатель! Не надо листать книгу, не прочитав ее для начала! Ведь тот, кто заглянул в иллюстрации, - он же может и финальные главы глазами пробежать. Так что спойлеры, разрушающие впечатление от текста, - они на совести читающего.
Хрустальная туфелька от фабрики "Скороход"
02:00 / 16.08.2016
Э. Т. А. Гофман... Кстати, вы в детстве расшифровывали это волшебное имя? На книгах писали ЭТА Гофман - "это Гофман", послушно читал ребенок, и думал, что "это" - указание: вот Гофман, это Гофман, ЭТА такой Гофман, какого другого на свете нет. И вдруг мама открывает последнюю страницу книги, с выходными данными (в детстве мы, разумеется, туда и не заглядывали, это теперь нас часто интересует тираж) - и ЭТА оказывается тройным именем. Эрнст - есть такое имя, так звали вождя немецкого пролетариата Эрнста Тельмана. Теодор - есть такое имя, оперетточное немного... Но Амадей! Ведь так звали Моцарта, того мальчишку, который играл на фортепиано. Он в семь лет играл такие штуки, которые у нас в музыкальной школе играют только в десятом классе ("...а ты!..")