Записки из страны Нигде
Шрифт:
Логическим завершением и одновременно апофеозом этой темы служит, разумеется, Невеста из фильма "Убить Билла". Это - якобы умершая, но на самом деле не умершая (мстящий призрак, если разобраться) Невеста, захваченная бедой аккурат в разгар свадьбы, то есть - максимально неудовлетворенная Невеста. Разумеется, она сеет смерть и разрушения и шагает по рекам крови. Будь она неутешной вдовой или агентом, которого предали, - все выглядело бы куда менее естественно.
Однако ж имеются существа и более жуткие, нежели невесты, - дети. Чаще всего это маленькие девочки. Как зловеще звучат в фильмах ужасов считалочки и детские песенки, исполняемые
Вспомним, что такое детская считалочка. Это - древнее заклинание, передаваемое от матери к дочери, вроде заклятья плодородия почвы или вызывания дождя. С веками вся эта женская магия утрачивает силу, перестает считаться магией, десакрализуется, превращается в сказки, в песенки. Известные примеры - припев "ай люли, люли" (призывание бога Леля), восклицание "чур меня", слово "чураться" (связано, как все вы, конечно, помните, с именем Чура, то есть - пращура, предка). И так далее.
Десакрализованное заклинание - это простая считалочка, стишок для игры. Однако глубинная память человечества - особенно в лице его мужских представителей - хранит истинный смысл стишка. Мужчины боятся женских заклятий. Поэтому невинная песенка, напеваемая девочками в белых чулочках и туфельках с пряжечками, вызывает атавистический ужас.
Дьявол, чтобы вселиться в человека, предпочитает выискивать некрещеных младенцев. А некрещеные младенцы, как правило, встречаются именно в детской среде. Редко-редко можно отыскать некрещеного младенца, которому уже перевалило за сорок, согласитесь!
Произведения, вроде известных романов (и фильмов) "Омен" или "Изгнание беса", эксплуатирует одну и ту же тему - осквернение святыни. Детство, детская невинность - это святыня человечества (в меньшей степени это относится и к невинности невесты, будущей жены и матери). Тем больший ужас вызывает у читателя (зрителя) вид детского, девичьего личика, искаженного взрослой злобой. Именно это несоответствие придает дьявольской злобе нечто нечеловеческое.
В какой-то мере это может быть связано с тем, что в западной традиции ребенок не является полноправным членом Церкви: некоторые протестантские общины не крестят детей до достижения ими сознательного возраста; в католицизме ребенок становится полноправным членом Церкви после конфирмации. В восточной христианской (православной) традиции одержимый ребенок - это в первую очередь ребенок, которого прокляли родители, чаще мать. Сказанное в сердцах "черт бы тебя побрал!" воспринимается нечистой силой буквально - и вот тут начинаются бедствия.
Ребенок слаб не только физически, но и духовно. Возможно, одержимые духами злобы, жуткие детки из фильмов и романов ужаса - воплощение родительских страхов, воплощение взрослой рефлексии на эту тему.
Игрушки для демиурга
02:00 / 16.08.2016
Отдельную категорию "попаданцев" представляют персонажи, которые из произведения одного автора попадают в произведение другого автора. Насилие над волей персонажа, созданного автором-1, творит автор-2, преследуя какие-то собственные, ему одному понятные цели. Так появляются, к примеру, шедевры класса "Буратино в Изумрудном городе". Но мы сейчас о них говорить не будем, а взглянем
Реальность-1 не всегда предоставляет автору сюжет, идею, персонажа, с которым тому по-настоящему хочется работать. Разумеется, это зависит от автора. Но вот представим себе писателя, которому мало интересны современные ему реалии. Писателя, который предпочитает закопаться в книги.
И появляются "книжные книги", вроде "Дафны" Жюльет Пикарди.
Персонажи "Дафны" ощущают себя персонажами Дафны (включая саму Дафну). (Имеется в виду Дафна Дюморье, конечно).
Персонажи Чарльза Де Линта в одной из его книг тщательно подыскивают себе "прототипов" в английском фольклоре: я - Джек Победитель Великанов, а я - Кейт Щелкунчик. Если прототип не будет найден, то и победить злодея не получится.
Это один из типов олитературивания литературы. Читать подобную книгу невозможно, если не знаешь хорошенько первоисточник. Но, в общем, этот первый тип "книжных книг", довольно безобиден. Чтение напоминает неспешный разговор с приятным, эрудированным собеседником где-нибудь в кафетерии библиотеки.
Другой тип гораздо более опасный - и для читателя, и для книги, и для самих героев. Я говорю о случаях, когда писатель заимствует чужих персонажей и переносит их из Реальности-2 в Реальность-2'. Например, в "Ордене Желтого Дятла" (кстати, одна из моих любимейших книг) дети устраивают бал, на который приглашают Золушку, Белоснежку, Кота в Сапогах и прочих. Наименее удачный эпизод в книжке, по-моему.
Лучше всего отношение к такому переносу выразил Король в "Золушке" Евгения Шварца:
"Старые друзья - это, конечно, штука хорошая, но их уж ничем не удивишь! Вот, например, Кот в сапогах. Славный парень, умница, но как приедет, сейчас же снимет сапоги, ляжет на пол возле камина и дремлет. Или Мальчик-с-пальчик. Милый остроумный человек, но отчаянный игрок. Все время играет в прятки на деньги. А попробуй найди его. А главное, у них все в прошлом. Их сказки уже сыграны и всем известны".
Вот, собственно, и все. У чужих героев - все уже в прошлом. Поэтому их появление в новом тексте, среди героев, у которых все еще в будущем, редко радует читателя.
Еще одна особенность: при переносе из Реальности-2 в Реальность-2' персонажи слабеют, тускнеют, утрачивают большую часть силы и обаяния. Автор, позволивший себе насильственное перемещение чужих героев в собственные тексты, одновременно с тем навязывает читателю собственное представление об этих героях, то есть сталкивается с читателем на его собственной территории, на читательской. Читатель-писатель имеет одно представление, скажем, о Буратино, а Читатель-читатель - совсем другое. И невольно восстает против навязывания чужого мнения. Поэтому, как я считаю, пользоваться чужими героями - дело неблагодарное, не оценят.
И, наконец, третий тип: перемещение персонажей из вымышленной книги, написанной вымышленным писателем, в реальную книгу, написанную реальным писателем об этом вымышленном писателе. В первую очередь я говорю сейчас, конечно, о "Чернильном сердце" Корнелии Функе, но тема здесь затрагивается гораздо более широкая, - это тема взаимоотношений автора и его героев, автора и его мира.
Очевидно, в какой-то момент многие писатели, особенно фэнтезисты, начинают рефлексировать: а что бы мне сказали мои герои? А как бы я себя чувствовал в вымышленном мной мире? И вообще, все ли я знаю о моих героях и о моем мире?