Записки Клуба Лазаря

Поллард Тони

Я предположил, что под патологическими вещами имелся в виду интерес инженера к работе человеческого организма. Однако он совсем не походил на глубоко больного человека, и я впервые услышал, чтобы кто-нибудь упоминал о его нездоровье.

— А какие у него симптомы?

Последовавший ответ был весьма грубым:

— Это не имеет значения. Он мой пациент, и вам не стоит тревожиться по поводу его симптомов. Но Брюнель — человек одержимый, и я долгое время отказывался поощрять его интересы, поэтому, вероятно, он и переключился на вас.

Забота Броди была

весьма похвальной, но, используя его же собственное определение, немного мелодраматичной. Меня это ничуть не удивило — Брюнель предупреждал, что он ревностно оберегает статус частного доктора при известных пациентах. Но я не мог понять, почему Броди видел во мне угрозу. Никто не мог поставить под сомнение его высокую медицинскую квалификацию, ведь иногда ему даже приходилось лечить членов королевской семьи. Возможно, дело было в солидном возрасте — вскоре ему придется уйти с поста заведующего клиникой, и тогда частные пациенты станут хорошим дополнением к его пенсии.

Каковы бы ни были мотивы Броди, я постарался избежать конфликта.

— Хорошо, сэр Бенджамин, я постараюсь не поощрять более его патологические интересы. Но теперь давайте перейдем к неотложным делам. Вы уверены, что я должен сделать доклад сегодня в восемь часов?

Он кивнул.

— Но разве я не должен был получить официальное приглашение?

Сэр Бенджамин вздохнул, но проявил полное равнодушие к моему положению.

— Подозреваю, это было сделано намеренно. Я сам узнал обо всем только сегодня. Думаю, предстоит очередная «проверка характера», как это называет сам Брюнель.

Мне подобный поступок показался неразумным, и я пожалел, что не обговорил эту тему с Брюнелем в доме Бэббиджа.

— Но, сэр Бенджамин, мне потребуется не менее двух дней, чтобы подготовиться к докладу.

Моя капитуляция пришлась Броди по душе.

— Значит, я могу передать, что вы отклонили приглашение?

Я достал из кармана часы.

— Сейчас уже пять. У меня три часа.

Один лишь намек на то, что я хочу попробовать выступить, вызвал у него раздражение.

— Поймите, сэр, — сказал он надменным тоном, — меня совсем не обрадовала новость о том, что Брюнель пригласил вас на собрание, не спросив прежде моего совета, а затем я услышал, что он предложил вам еще и пост секретаря! Надеюсь, вы отказались? — Вот наконец тот выговор, который я ожидал еще несколько недель назад.

Поскольку я ничего не ответил, сэр Бенджамин продолжал:

— В свете того, что я уже сказал о вашем общении с Брюнелем и о том, какое влияние оно оказывает на вас обоих, ваше отсутствие на сегодняшней встрече представляется более чем желательным. Я передам ваши извинения, и мы больше не будем говорить об этом и упоминать название клуба. Вы согласны?

— Нет, сэр, этого мы делать не будем, — сказал я, теперь уже не сомневаясь, что он намеренно скрыл от меня информацию. — Я не могу отклонить приглашение Брюнеля, каким бы неформальным оно ни было.

Я видел, что сэр Бенджамин начинает закипать, но знал его достаточно хорошо, чтобы повернуть выдвинутые им аргументы в свою пользу.

—

В любом случае, — продолжал я, — разве мой отказ, мотивированный исключительно неготовностью к выступлению, не отразится на репутации больницы? Проще говоря, последствия будут одинаково неприятны как для меня, так и для вас.

Я понял, что загнал его в угол.

— Ладно, — недовольно проворчал он. — Если вы так настаиваете, то действуйте. Уверен, что вы сможете представить нашу больницу в самом выгодном свете.

Сэр Бенджамин удалился, чтобы я мог в одиночестве насладиться своей победой. Теперь у меня оставалось меньше трех часов на подготовку к выступлению перед самыми выдающимися умами страны.

Вернувшись домой, я наскоро перекусил. Мой обед состоял из одного холодного мяса, и в тот момент я пожалел, что не нанял себе экономку. Примерно в семь тридцать я вышел из дома с несколькими заметками и чертежами, которые успел подготовить.

Поднимаясь по лестнице в таверне, я чувствовал себя осужденным, который взбирается на эшафот, желудок сжался в комок, хотя отчасти это было результатом скудной трапезы. К счастью, волнение полностью прошло в тот момент, когда я начал свой доклад.

Теперь настала очередь Брюнеля с недовольным видом взять в руки карандаш вместо сигары и приготовиться записывать за мной. Рассел в тот вечер был освобожден от необходимости делать конспект и выглядел более расслабленным. Оккам, снова одетый как денди, а не как рабочий, сидел на своем привычном месте, в то время как Перри, Базальгетт и Витуорт расположились по бокам стола. Сэр Бенджамин извинился от лица мистера Стефенсона, которому нездоровилось, и Хоуса, который был занят по делам правительства.

Я повторил свой коронный прием, который применил во время лекции Брюнелю. Он заключался в том, чтобы как можно меньше ссылаться на заметки и чертежи и в качестве демонстрационного образца использовать настоящее сердце, которое лежало передо мной на маленькой разделочной доске. Следующий час прошел как будто в тумане, и к его завершению сердце было разрезано на части, а слушатели настолько удовлетворены, что отблагодарили меня за рассказ аплодисментами. Похоже, мое выступление понравилось даже сэру Бенджамину, но явно не так сильно, как Брюнелю, который наконец-то отложил карандаш. Последовали вопросы, большинство из которых, что и неудивительно, исходило от Брюнеля. Очевидно, он много размышлял над этой темой со времени нашей последней встречи.

Члены клуба стали расходиться, пока я убирал остатки моего образца. Вытерев доску тряпкой, я завернул в нее сердце. Но не успел я убрать его в сумку, как Брюнель обратился ко мне с просьбой. Он хотел забрать сердце, объяснив свое желание тем, что собирался на досуге еще раз рассмотреть его. Радуясь возможности избавиться от сердца, я отдал его Брюнелю, однако прежде убрал окровавленную тряпку и завернул сердце в чистый платок.

— Только постарайтесь побыстрее избавиться от него. Я не обрабатывал его спиртом, и сердце скоро начнет разлагаться.