Записки мертвеца

Апальков Георгий

– Сынок, я тебя очень люблю. Будь дома, никуда не ходи. Главное – никуда не ходи.

Стало ясно, что с матерью происходит что-то нехорошее. Или вот-вот должно произойти, и она это чувствует. Я занервничал настолько, что не мог больше держать себя в руках. Во весь голос, злясь на происходящее и на ощущение собственной беспомощности всей душой, я прокричал все те вопросы, которые задавал до этого:

– ДА БЛИН, СКАЖИ: ТЫ ГДЕ?!! ЧТО С ТОБОЙ?!! ТЫ МОЖЕШЬ НОРМАЛЬНО СКАЗАТЬ ИЛИ НЕТ?!!

Мать резко вздохнула, будто бы испугавшись, а потом её телефон ударился о пол с внезапным резким звуком, и я отнял динамик от уха. Потом послышалась какая-то возня: шуршание, будто телефон водили по одежде, туда-сюда. А потом я услышал крик:

– А-а-а-х-х-ах-а-а!!! Не-е-ет, не надо!!! Уйди!!! А-а-а-а!!!

Я орал в трубку и звал мать, но слышал только вопли и звуки борьбы. Ужас от осознания происходящего лишил меня всех прочих чувств. Я перестал дышать. Парадокс этого ужаса был в том, что он напрочь лишил меня страха. Страха перед выходом из квартиры,

страха за своё будущее, страха за свою жизнь. Я зашёл на кухню, взял здоровенный нож для мяса, который ещё давно облюбовал и которым намеревался зарезать лысого мужчину в кожаной куртке, если тот снова явится на порог. С ножом в руках, одетый в домашнюю одежду, я вышел на лестничную клетку, спустился вниз и, покинув подъезд, оказался на улице. Я побежал в сторону школы, совершенно не глядя по сторонам и не заботясь о том, что кто-то из заражённых, бродивших по округе, мог увидеть меня и погнаться по пятам. Они были быстры и сильны, и если бы кто-то и впрямь увязался за мной, у меня с моим хроническим освобождением от физкультуры не было бы шансов.

Возле школы я оказался будто бы по волшебству, в мгновение ока. Я вошёл во внутренний двор, нашёл небольшую кирпичную пристройку, в которой испокон веков хранился хлам целых поколений и династий школьных трудовиков, и взобрался на неё. С её крыши можно было попасть на второй этаж – нужно было только открыть окно. Снаружи открыть его можно было только разбив, поэтому я взял кирпич с края крыши и бросил его в стекло. Кирпич отскочил, и я бросил его ещё раз, и со второй попытки стекло разлетелось вдребезги. Я залез внутрь, наплевав на осторожность и чудом не поранившись, и оказался в пустом коридоре. О том, что здесь когда-то были люди, напоминали только сдвинутые диваны, по всей видимости служившие спальными местами, и разбросанный кругом хлам, при помощи которого когда-то были забаррикадированы двери на лестничную клетку. Теперь же одна дверь еле-еле висела на петлях, а другая валялась рядом на полу. Здесь же, на полу, были пятна застывшей крови, а дальше – бордовые следы чьих-то ботинок. Я позвал мать.

– Мам!

Ответа не последовало. Вместо него я услышал быстрые шаги из дальнего конца коридора. Шагал явно не один человек: их было несколько, и скоро я должен был их увидеть.

– Мам!!! – повторил я.

Никто не ответил.

Часть дверей в классы была открыта, часть – заперта на замок. Если в кабинетах кто-то и был, они наверняка меня слышали.

Из-за угла в дальнем конце коридора вышел один, следом – второй, третий, четвёртый грязный человек в порванной одежде. В следующее мгновение их стало столько, что считать их больше не было никакого смысла. Увидев меня, они оживились. Наверное, слово «оживились» применительно к мертвецам звучит как убогий оксюморон, но да и чёрт с ним. Первый из них рванул в мою сторону, раскрыв рот и глаза так широко, что мне показалось, будто бы он уже начал жрать мою душу или разум, или что там составляет саму человеческую суть, покуда он жив. Я бросил нож и побежал обратно к окну, выпрыгнул на крышу кирпичной пристройки, а после – сиганул с неё вниз, прямо на асфальт. Я упал и разодрал себе колени и локти, и плевать я хотел на это. Надо было бежать; я – к счастью – всё ещё мог бежать, и я бежал, пока не оказался у своего подъезда, не взлетел по лестнице на свой этаж и не ворвался в свою квартиру, дверь которой я забыл запереть на ключ. Потом, трясущимися руками, я закрылся изнутри, встал посреди прихожей и долго смотрел в пол. Когда дыхание восстановилось, я лёг и стал смеяться, и смеялся, смеялся, пока вдруг не заплакал, а потом – не зарыдал, после чего – вновь залился хохотом. Так я провёл какое-то время, а после – перестал вообще что-либо чувствовать и будто бы выпал из реальности.

Прежде чем уснуть, я всё-таки каким-то образом переместился на кровать. На кровати я себя и нашёл, пробудившись около двух часов дня. Я взял телефон и позвонил на тот номер, с которого последний раз звонила мать. Ответа не было. Набрал отцу – тишина. Потом я связался с Ирой и сбивчиво, не сразу находя нужные слова, рассказал ей обо всём. Она выслушала и сказала, что ей очень жаль, и я знал, что ей действительно жаль. Конечно, помимо заурядного сочувствия она ощущала и кое-что другое, о чём никогда и никому бы не сказала. Подспудно, бессознательно, она была рада, слушая мой рассказ. Но радовалась она не моему горю, а тому, что это горе случилось не с ней, и что она может, прожив это несчастье вместе со мной, ещё раз убедиться в том, что у неё всё в порядке. Когда я ей выговорился, мне тоже стало легче: отчасти оттого, что я всё проговорил, а отчасти потому, что я рад был за Иру и её родителей, которые были вместе. Мы говорили с ней очень долго, и я не помню, что я делал после, и чем именно закончился тот день.

День 8

Понадобились многие часы, чтобы получить трансляцию с камер в школьных коридорах. Сначала надо было найти ссылку на сайте школы, по которой открывалось окно входа в личный кабинет сотрудника. Потом необходимо было отыскать логин и пароль в одной из записных книжек матери, а прежде этого – найти ту самую единственную книжку, в которой всё это дело было записано. Я перерыл все полки и тумбы и в конце концов, нашёл то, что искал. Я зашёл в личный кабинет и теперь, помимо всего прочего, мог увидеть в прямом эфире, что происходит в школе, на всех её этажах.

На первом этаже был полный разгром, и кое-где – в основном, в районе

столовой – слонялись одинокие зомби, медленной поступью передвигаясь по прямой, без какой-либо цели, и отсутствующим взглядом глядя в потолок. На втором – то, что я видел вчера: толпа оборванцев с запачканными засохшей кровью лицами и хлам, оставленный, видимо, после того, как эта толпа прорвалась сюда через баррикады на лестницах. На третьем – ничего. Тёмные коридоры здесь были пусты, двери в классы закрыты, мебель и комнатные растения находились на своих местах – всё выглядело так, будто завтра тут должен был начаться ещё один заурядный учебный день. В мыслях блеснула надежда на то, что все, кто укрывался на втором этаже, перешли сюда – на третий – когда заражённые прорвали баррикады. Возможно, и мать тоже успела убежать, и теперь она где-то здесь! Но все иллюзии исчезли, когда и тут я увидел мертвеца. Одинокого, по всей видимости – женщину. Виден был только её силуэт, и разглядеть ни её лица, ни во что она была одета было нельзя. Она стояла где-то там, в середине залитого мраком коридора и будто бы переминалась с ноги на ногу, не в силах решить, куда ей дальше идти. Оно, в общем-то, было без разницы. С обеих сторон коридора её ждала темнота.

Помимо прямой трансляции, в личном кабинете можно было посмотреть записи с камер за весь последний месяц. Я не стал их смотреть: не смог. Решил, что если доподлинно увижу, что там с ними со всеми произошло, то потеряю последнюю бестолковую, наивную и дурацкую надежду на то, что с матерью всё-таки всё хорошо. И с отцом, где-то там, далеко – тоже. Пока я не знаю, что с ними, я не знаю наверняка, мертвы ли они. А значит, они живут, пусть и всего-то где-то в моей голове.

Ужасно проголодался и устал. Написал немного, но и на это ушёл весь вечер. Попробую теперь развести костерок на полу в гостиной, под окнами, и приготовить что-нибудь. Надеюсь, не задохнусь и не спалю тут всё. Не получится – затушу, и картофель придётся есть сырым. Как-то так я себе и представлял жизнь без электричества. Хорошо хоть воды успел запасти: сейчас напор уже никакой, а что завтра будет – чёрт его знает. Когда поем, лягу спать. Завтра продолжу писать, а как только расскажу про все двадцать семь предыдущих дней… Не знаю, что буду делать. Одно знаю наверняка: тут становится невыносимо.

Запись 2

Двадцать пятое августа. Двадцать восьмой день с начала вымирания.

Исписал столько страниц и даже не представился. Меня зовут Константин. Ну, или звали. Я жил с родителями, недавно закончил школу, хотел поступить на графического дизайнера в местный универ, но не получилось. Осенью я должен был пойти в армию, а после неё планировал попробовать поступить ещё раз. Думал, что, как вернусь, сниму свою квартирку поближе к центру, буду работать где-нибудь, чтобы можно было эту работу совмещать с учёбой. Возможно, Ира перебралась бы ко мне, и мы зажили бы как настоящая семья. Может, вскоре и стали бы настоящей семьёй – кто знает. Эх… люблю я это дело: витать в облаках и предаваться воспоминаниям о том, какой должна была стать жизнь, если бы не всё это. Наверное, не стоит нырять с головой в этакие вещи. А впрочем, это мой дневник – буду делать, что хочу. Сейчас вот хочу подкрепиться немного, а потом, так и быть, продолжу свой рассказ. Остановился я, кажется, на девятом дне.

День 9

Смирившись с новой реальностью, я стал учиться существовать в ней. В интернете появилось много материалов о том, как вести себя при встрече с заражёнными. Если их много, и они тебя заметили – бежать что есть силы, а потом укрыться где-нибудь, где они тебя не достанут. Если их много, но они тебя ещё не видят – пусть всё так и остаётся: не высовывайся, затаись и не делай резких движений. Мертвецы идут на звук и на резкий запах: например, запах пота. Так что мойся и не шуми. Ну и глазами они, само собой, тоже всё видят. Если заражённый один, и он тебя заметил, то можно бежать, а можно принять бой. Да, это жестоко, но либо ты, либо он. Уничтожить зомби можно только отделив голову от тела или уничтожив мозг – классика! Все удары, порезы или выстрелы по туловищу значительного урона им не наносят: вернее, наносят, но не обезвреживают их, а наоборот – делают ещё более агрессивными. Только если это не выстрел из пушки, после которого тело мертвеца разорвёт на куски. Но даже в таком случае тот кусок, что с головой, может представлять опасность. Наконец, есть ещё вариант отвлечь большую толпу, если она, скажем, заграждает проход или вроде того. Словом, поскольку заражённые не очень умны, их можно контролировать: например, управляемыми взрывами, вроде петард или чего-то подобного. В конце концов, можно бросить впереди себя какую-нибудь кастрюлю с парой металлических чайных ложек внутри, и шум отвлечёт мертвецов на какое-то время. Это время можно использовать, чтобы прошмыгнуть мимо них, если это необходимо. И, конечно, самое важное правило контакта – избегать укусов и попадания крови или слюны заражённого в раны или порезы. О какой глубине порезов идёт речь – неизвестно по объективным причинам: никто пока таких экспериментов не проводил. Но факт есть факт: раны, если они есть, лучше обрабатывать и перевязывать, а укус в принципе равен смерти, просто чуть отсроченной. А уж смерть – это теперь не путёвка на тот свет, а своего рода билет во второй раунд на свете этом, только уже в ином обличии. Проще говоря, умерев, ты становишься одним из них.