Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему
Шрифт:
(9-1-7)
НЕЕСТЕСТВЕННАЯ СУЕТНОСТЬ ЖИЗНИ
Москва, Б.Серпуховская улица, 27. Здесь когда-то была Третьяковская богадельня Московского купеческого общества. Теперь здесь высится Институт хирургии им. А.В.Вишневского Российской Академии медицинских наук. Перед зданием института памятник (скульптор С.Т.Конёнков) его основателю Вишневскому Александру Васильевичу(1874-1948).
(3-63-25а)
История медицины хранит имя А.В.Вишневского как выдающегося хирурга
Вишневские, отец и сын, 30 лет (1945-1975) бессменно стояли во главе Института хирургии (отец — 4, сын — 26).Новелла эта о Вишневском-сыне. Сочинять ее мне не пришлось. То, что вы прочтете, это «реферат», составленный по воспоминаниям Разгона Льва Эммануиловича:
«...в период моей короткой, но жаркой дружбы с ним он не был ни академиком, ни генерал-полковником, ни депутатом, и не красовалось на нем еще ни одного ордена, и не было еще создано о нем ни одной легенды. Даже чаще его звали Шурой, нежели Александром Александровичем. Хотя уже тогда он был доктором наук и тем, кем, собственно, и остался: учеником своего отца и хорошим хирургом...
Ничем — ни внешне, ни внутренне — не был похож молодой Вишневский на своего отца. Маленький, тщедушный, похожий на цыпленка, он очень страдал оттого, что никто не признает в нем никакой значительности. Без всякого юмора, а почти горестно он рассказывал, что когда приходит в научное общество делать доклад, то швейцар ему строго указывает на раздевалку для студентов...
Но при всем этом Шура Вишневский был по-настоящему большим хирургом, свою медицину любившим больше всего. Он был одним из первых, кто начал удачно оперировать рак пищевода. Носился с этим, только об этом мог рассказывать часами... Однажды уговорил меня поехать на операцию, которая потрясла меня ужасом распотрошенного человеческого тела и тем, что Вишневский во время операции разговаривал с больным, у которого он только что взрезал спину и вырезал два ребра, — все свои операции Вишневский проводил — как верный сын своего отца — под местной анестезией. Кроме того, он лечил самых экзотических больных «блокадой по Вишневскому», жил в лепрозории, где лечил прокаженных...
Но больше всего меня в Шуре привлекало его презрение к званиям, чинам, орденам...
Шура Вишневский оказался чуть ли не единственным моим другом, которого не испугала обрушившаяся на нас беда (арест родителей жены Разгона — прим. автора). Больше того: почти все свои свободные вечера он стал проводить у нас...
Вот на этих, почти ежедневных, встречах Шура Вишневский уже давал полную волю своим чувствам по отношению к начальникам всех мастей и рангов, не исключая самого наивысшего. И он поливал всех тех знаменитых врачей, которые гнались за званиями, орденами и прочими цацками. И издевался над моей партийностью. Я думаю, что тогда он говорил искренне.
Ни во время моего короткого «окошка» между двумя сидениями, ни тогда, когда в 55-м году я окончательно вернулся в Москву, у меня не возникло желания увидеться со старым другом. К тому времени он уже вознесся на вершину социальной лестницы. И имел все, что так прежде презирал: большой генеральский чин, уйму орденов, множество всяких званий, директорство
Мы еще иногда встречались. Случайно, в Союзе писателей, где он любил иногда выступать. Он быстро и неловко целовался и, неизвестно кем возмущаясь, говорил: «Почему мы не видимся? Надо встретиться и поговорить!»
Однако ничего сам для этого не делал, ну а мне это делать было неуместно. Да и о чем мы могли с ним теперь «поговорить»? У каждого из нас была своя и непохожая жизнь. Шура получал очередные звания, ордена, давал интервью, писал статьи и книги, ездил на конгрессы, принимал знатных иностранцев, ходил на правительственные и дипломатические приемы, на все премьеры и вернисажи, на все сверхэлитные балеты, играл в теннис, разводился, женился и мгновенно умер, как бы споткнувшись в этом непрестанном, неудержимом беге.
Когда я вспоминаю его, испытываю к нему никогда не проходящее чувство благодарности за десять месяцев нашей дружбы и какую-то жалость к нему за его непохожесть на отца, за неестественную суетность жизни».
(9-1-9)
ТВОРЕЦ ОРУЖИЯ ПОБЕДЫ
В еженедельнике «Алфавит» был напечатан материал:
«Боги войны Василий Грабин и Сергей Королев: один выиграл войну, другой покорил мир».
Этот заголовок, конечно, может показаться кому-то непомерным преувеличением, а я его привел здесь потому, что он находится в строгом соответствии с фактами...
Артиллерия — бог войны, а конструктор артиллерийского вооружения Грабин Василий Гаврилович(1900-1980) — ее бог. Судите сами.
В годы Великой Отечественной войны из 140 тысяч полевых орудий, которыми воевала Красная Армия, около 130 тысяч сконструированы Грабиным. Его 76-миллиметровая пушка ЗИС-З была признана одной из самых гениальных конструкций в истории ствольной артиллерии. И поныне на всех местах крупнейших сражений эта грозная реликвия войны стоит на пьедесталах почета как памятник отечественному оружию. Грабинскими пушками вооружали танки, самоходные установки. «Зверобоем» назвали в армии его 100-миллиметровую пушку БС-3, пробивавшую броню фашистских «тигров» и «пантер»...
Расстрелянная броня и стала символическим надгробием на могиле В.Г.Грабина, генерал-полковника технических войск, Героя Социалистического Труда, профессора, четырежды лауреата Сталинской премии — творца оружия победы.
(9-5-1)
ПАПАНИНЦЫ
В конце 30-х годов разве что только маленький ребенок в нашей стране не слыхал о папанинцах.
Папанинцев было четверо: сам Папанин Иван Дмитриевич(1894-1986), начальник научной станции «Северный полюс-1» («СП-1»), созданной в 1937 году в районе Северного полюса на дрейфующей льдине, и ее «персонал»: геофизик Федоров Евгений Константинович(1910-1981), гидробиолог Ширшов Петр Петрович(1905-1953) и радист Кренкель Эрнст Теодорович(1903-1971).