Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича

фон-Бассевич Геннинг Фридрих

Честь имею, и пр. Стенгоп».

Это высокомерное посредничество не было принято в С.-Петербурге, и тем решительнее там стали готовиться к новым военным действиям, что Швеция намеревалась отнять всё завоеванное царем. Она не боялась более внутренних несогласий, если б даже герцог Голштинский стал во главе русской армии. Франция, союзница дома Гессенского, вручила новому королю должные Швеции субсидии и обещала уплачивать их впредь в определенные сроки. Соглашение с Пруссиею было покончено; формальный трактат с Даниею ожидал только подписания. Король Датский отказывался в нём от всех обязательств по договору с царем, а король Шведский — от обязательств по союзу с домом Готторпским. Вот подлинные слова статьи 6-й этого трактата:

«Равным образом, так как его светлость герцог Шлезвиг-Голштинский был вовлечен в северную войну, и так как тесный кровный союз, существующий между его светлостью и короною Шведскою, мог бы показаться

препятствием к решению того, что касается герцогства Шлезвигского, то его шведское величество, за себя и за корону шведскую, сим объявляет и обещает, что не будет ни прямо, ни косвенно противиться тому, что имеет быть постановлено в пользу короля Датского относительно герцогства Шлезвигского обеими посредничествующими державами, которые содействовали заключению настоящего трактата, а также оказывать на деле какую либо помощь сказанному герцогу против короля Датского, в ущерб вышеупомянутым постановлениям».

Так как Фридрих Гессенский сумел утвердиться на престоле и привлечь к себе нацию своею щедростью и своими дипломатическими успехами, то царь не видел уже для себя такой пользы в присутствии герцога при русском дворе, как во время предложений, сделанных Вейсбахом. Поэтому он холодно принял Штамке, который в свою очередь не смел действовать решительно, и переговоры шли вяло. Посланник требовал для своего государя обладания Ливониею и помощи как в возвращении ему родовых владений, так и в притязаниях его на наследование шведского престола. Царь во всём подавал надежды, не делая никаких положительных обещаний, и хотел, чтобы герцог особым реверсом обязался возвратить ему Ливонию, когда сделается королем Шведским. Но принц этот, из опасения чересчур оскорбить шведов, отверг условие, необходимое для видов монарха, предполагавшего вступить, в качестве государя этой провинции, в число членов империи, которой она когда-то была вассальным владением. Ему отказано было в её инвеституре в 1712 году под тем предлогом, что он не считался еще мирным и признанным её обладателем, а потому он хотел иметь в руках все средства, чтоб достигнуть когда-нибудь устранения этого препятствия.

Герцог держал приличный двор, имел посланников при всех королевских дворах Европы, при многих дворах германских, и наконец содержал большое число бедных шведских офицеров, которые называли себя и действительно могли быть его приверженцами Средства для всего этого добивались искусством его министра, который сумел получить через Ло [59] 300 000 ливров от регента Франции, небольшую сумму от Испании, и хлопотал о займе остального отчасти на свой собственный кредит. Напрасно просил он о ссуде герцогу своего старого друга Меньшикова, обладавшего несметными богатствами. Меньшиков обратился за обеспечением её к царю, а царь отвечал ему: «Пусть их терпят недостаток, нужда приведет их к нам». Об этом узнали в Лондоне, и лучшим способом для задержания путешествия герцога в Россию признано было пособить ему немного в его стесненном положении. Вследствие чего министерство ганноверское, под видом ложной покорности воле императора, обратилось к королю Датскому с ходатайством о возвращении Голштинии. Король согласился, но довольно неохотно, объявив, что делает это из сострадания и что ничто не заставит его отказаться от Шлезвига.

59

Знаменитого французского банкира и финансиста.

Император желал, чтобы вопрос об общем замирении Севера был предложен на Брауншвейгском конгрессе и решен там при его посредничестве. Конгресс этот, существовавший уже столько времени, вотще ждал дел, которые на нём должны были решаться и которые никогда до него не дошли. Царь назначал туда министров для переговоров о своем мире с Швециею и делал много лестного императорскому двору тем, что деятельно обнаруживал намерение обратиться к его посредничеству. Он имел две весьма важные причины ласкать этот двор: во-первых он искал для себя допущения на имперский сейм в качестве герцога Ливонского, а во-вторых — думал заключить с домом Австрийским оборонительный союз против турок. Ему очень хотелось привлечь к последнему и Польшу, и таким образом оградить христианство твердым оплотом; но граф Флемминг отклонил короля Августа от этого союза. У царя однажды вырвалось следующее замечание: «Флемминг никому не доверяет, потому что всех политиков считает такими же как он сам, а ему я никогда не доверюсь». Слова эти были переданы графу, который никогда не мог забыть их и усердно содействовал отдельному миру, также наконец заключенному между Швециею и Польшею.

Так как Венский двор сделался для царя предметом особенного внимания, то он отправил туда посланником генерала Ягужинского, одного из самых приближенных своих фаворитов, который прежде

был одним из наиболее угодных его денщиков. Денщики — это нечто в роде домашних слуг и провожатых, каких имеет всякий знатный русский. Царь брал своих из русского юношества всех сословий, начиная с знатнейшего дворянства и нисходя до людей самого низкого происхождения. Чтобы сделаться его денщиком, нужно было иметь только физиономию, которая бы ему нравилась. Враг всякого принуждения и этикета, он допускал к себе своих дворян и камергеров только при каких нибудь значительных празднествах, тогда как денщики окружали и сопровождали его всюду. Они могли свободно высказывать ему мысли, серьезные или забавные, какие им приходили в голову. Случалось довольно часто, что он прерывал какой-нибудь важный разговор с министром и обращался к ним с шутками. Он много полагался на их преданность, и этот род службы, казалось, давал право на его особенное расположение. Лучшим способом найти к нему доступ было сближение с денщиками. Сообразно своим способностям и уму они получали всякого рода должности и после того всегда сохраняли в отношениях к своему государю ту короткость, которой лишены были другие вельможи.

Ягужинский был человек чрезвычайно талантливый и ловкий; однако ж он никак не мог приспособиться к той испанской важности, которая в то время составляла отличительную черту австрийских министров и придворных. Он не исполнил в Вене того, чего хотелось царю, и так как очень скучал там, то через год добился позволения возвратиться в Россию. Между тем, как бы взамен своих неудач, он вошел в интересы герцога Голштинского и очень сблизился с его министром Бассевичем, которому впоследствии оказал немало полезных услуг.

Около 1720 года барон Гёпкен, шведский резидент в Вене и брат знаменитого статс-секретаря этого имени, оставил без дозволения свой пост и с поспешностью прибыл в Стокгольм. В оправдание такого поступка он привел, что на то короткое время, какое думал пробыть в отлучке, в Вене совершенно достаточно присутствия посланника графа Бьельке, и что для очистки своей совести он приехал представить, что отечество подвергнется всевозможным бедствиям, если наследование престола не будет обеспечено герцогу Голштинскому и если последнего не сделают посредником для заключения мира с Россиею. За эту смелость он попал в темницу; но слова его стали распространять другие. Боялись, чтоб они не сделали слишком сильного впечатления, а потому король старался успокоить умы и объявил: что если нация желает мира, он доставит ей посредника с большим весом в лице регента Франции, и что если она находит нужным показать внимание к положению герцога Голштинского, он готов забыть необязательность поведения этого принца (который не только не поздравил его с восшествием на престол, но и показывал намерение как бы заподозрить самое его избрание, называя его, короля, наследным принцем Кассельским) и представить самые ясные доказательства своего королевского к нему благоволения. Эти доказательства состояли в подарке двадцати тысяч талеров с согласия сословий и в неопределенном обещании повторять ежегодно эту щедрость, если он будет вести себя дружески в отношении к королю. Когда герцога известили о том, он сказал: «Я не на столько глуп и не настолько голоден, чтобы променять мое право старшинства на блюдо чечевицы». Он не поздравил короля и отказался от денег. Некоторые шведские офицеры приезжали в Бреславль и умоляли его не пренебрегать милостями короля, но услышали от него в ответ: что принц Шведский должен получить не подарок от принца Гессенского, а пенсию от королевства, как определено было решением предшествовавшего сейма.

Такая твердость возбудила в Стокгольме опасение, что царь, не смотря на легкость, с которою он признал короля, готовил ему, в пользу герцога, какой-нибудь удар, которого должно ожидать с открытием военных действий. Поэтому там только и думали как бы отклонить его. Граф Спарр употребил столько стараний в Париже, что герцог-регент решился отправить г. Кампредона — того самого, который так искусно содействовал в Швеции заключению мира с Англиею и возведению на престол короля, в С.-Петербург для предложения посредничества Франции.

Царь при этом случае счел за нужное показать свое доброе расположение двору, влияние которого в Диване было ему известно. Он объявил, что с удовольствием примет г. Кампредона и что не замедлит отправить гг. Остермана и Брюса, в качестве уполномоченных, в Ништадт, в Финляндии, для переговоров о мире с теми, кого назначит его шведское величество. Французский министр явился, и русский монарх, откровенно высказав ему свое желание покончить войну, в то же время развернул перед ним свои средства для её продолжения. Его морские силы, назначавшиеся для действия на Балтийском море, состояли из 42 линейных кораблей, 6 больших плоскодонных судов, 15 плавучих батарей (bateaux arm'es), 300 галер, 300 транспортных судов для пехоты и 180 для кавалерии, 20 бригантин, 4 бомбард (galiottes 'a bombes) и 6 госпитальных кораблей.