Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
– «А у меня тогда было воспаление забрюшинных желез, я лежала в Мраморном, t° 39,5. Я была одна, домработница приходила только выводить погулять собаку…»
Разговор наш перешел на Е. И. Замятина.
– «Мы с ним были в хороших отношениях… Подумайте только, как быстро его позабыли. Никто не вспоминает, никогда… А он был человек очень честолюбивый, очень самолюбивый, а так как я чувствовала непрочность его положения – мне всегда было его немножко жалко. Мэтром он стал потому, что старшие уехали… И Серапионы довольно быстро от него отмежевались…»
Потом я жаловалась на неудачность моей работы в Детдоме. Она, конечно, все поняла с полуслова. Излив свои
31/1 42 Я зашла к NN днем, и мы вместе отправились в Сберкассу, выяснить, как обстоят дела с ее пенсией.
Там я написала за нее заявление, и мы сели на скамеечку – ждать, пока ее вызовут. Болтали.
(NN в платке и страшно уродующей ее длинной, широкой, с чужого плеча – шубе. Совсем старушка.)
– «Сегодня ко мне зашел Волькенштейн. Насмешил меня ужасно. Ни с того ни с сего говорит: «Ваши стихи меня вполне устраивают. Но в некоторых из них превалирует женское начало, которое я не могу принять как мужчина». А я разгребаю уголь и кротко мычу: «Да, да, конечно, все нормально, вы, как мужчина, не можете этого принять»».
Затем, не знаю почему, речь зашла о мемуарах Мальвиды Мейзенбуг и Тучковой. Я бранила Тучкову, NN защищала ее, и вдруг с необыкновенным, прямо-личным негодованием, обрушилась на Панаеву. «Хамка, грубая баба, хамка до самых глубин. Все лжет, все путает, помнит только, как ее хвалили… Еще бы не хвалить, если она была такая красивая!.. А деньги Огаревой она, конечно, просто присвоила»… [374]
Я попыталась возразить, указывая, что, при всех своих недостатках, она была очень добра: нянчилась с братьями Добролюбова, с Белинским…
374
Названы – «Воспоминания идеалистки» Мальвиды фон Мейзенбуг, друга семьи Герцена и воспитательницы его детей; «Воспоминания» Н. А. Тучковой-Огаревой, второй жены Герцена и «Воспоминания» Авдотьи Панаевой. Все три книги вышли в 1929–1933 годах в издательстве «Academia». О Панаевой см. также «Записки», т. 3, «За сценой»: 175.
– «Ах, при чем тут доброта! Белинский тогда был первой персоной в городе! Нянчиться с Белинским – это был ее патент на благородство!»
Тут мне пришлось уйти, оставив NN одну в очереди. Я очень жалела; мне хотелось проводить ее на почту. (В прошлый раз, не получив на почте писем, она захворала и слегла на три дня.)
4/II 42 Вчера, несмотря на дождь и сильную усталость, я все-таки вечером отправилась к NN, так как последние два дня не видались с ней толком (третьего дня я принесла ей продукты [375] , но не застала ее. Со мной пошла Лида.
375
Продукты из пайка К. И. А ей я что-то врала. – Примеч. автора.
На дверях – замок. Но сразу вышла из своей комнаты М. М. Волькенштейн – «А. А. ждет вас, просила, если вы придете, чтобы вы пошли к Штокам». Я туда. В коридоре – Шток. «Как хорошо, что вы пришли! NN так ждет вас».
NN, увидев меня, кинулась мне на шею и расцеловала. Я была очень тронута, но сразу заподозрила, что с ней случилось что-то нехорошее.
Она сидела на постели у О. Р. и кормила ее чем-то с ложечки. Потом увела нас к себе. Она казалась очень возбужденной,
– «Умереть хочу», – так она кончила.
Входил Шток, принес ей коврижку и сахар из группкома драматургов. («Меня прикрепили туда по причине драматизма моего положения – других причин нет», – сказала NN).
Вернулась Лида, NN читала стихи. Потом показала мне тетрадку (копию этой), где на первом листе стоит:
«Маленькие поэмы»
«Тринадцатый год»
или
«Поэма без героя» «Решка»
и
«Путем всея земли».
Перед «Путем всея земли», на особом листе, написано:
«Посвящается Вл. Георг. Гаршину».
А в мою тетрадь она так ничего и не пишет.
Она рассказала, что прочла поэму Заку [376] .
– «Он всё понял и очень хорошо о ней говорил. «Золотой мост из одного времени в другое»».
5 /II 4 2 Вчера, когда я уходила от NN, она вдруг сказала: – «Возьмите эту тетрадку домой и покажите К. И.»
Веселыми ногами я бежала к дому. Сама наконец начитаюсь и папе покажу. Во дворе увидала: у него почему-то хоть и поздно, а свет. Постучалась – и – разбудила его. Он спал при лампе.
376
Вероятно, речь идет о Виталии Германовиче Заке (1899–1965). В. Г. Зак – либреттист, драматург, критик, сотрудничал с Драмсекцией ССП Узбекистана.
– «Разве ты не знаешь, что перед сном мне ничего волнующего читать нельзя».
Сегодня я встала пораньше и послала Иду спросить: можно ли зайти.
«Разве Лида не знает, что по утрам я пишу стихи, и мне нельзя мешать».
И вот начались мои мученья. NN, при ее гордыне, конечно, никак не захочет понять, чтобы за два дня человек не мог прочесть поэму. (Достаточно того, что папа за четыре месяца не удосужился придти послушать, хотя она звала.) А папа в эти дни в самом неврастеническом духе, и с ним не заговорить. О том, в какое он ставит меня положение, он не думает. (А почему, при его любви к поэзии, все, что касается NN и ее стихов, ему явно неприятно – я не пойму… Сложные люди неврастеники.)
Сегодня я была у нее, и мне пришлось солгать, что я папу круглые сутки не видела. А завтра? если ничего не выйдет?
Я пришла к ней сегодня после Детдома, промокшая, усталая. Она сняла с меня все мокрое, повесила сушить. Накормила меня салатом, изделия Наи. Сказала мне:
– «Как жаль, что от печки до стены так мало места, а вы такая длинная. А то вы могли бы ночевать у меня в дурную погоду».
И еще:
– «Что было бы со мной, если бы вас не было в Ташкенте».
А я так плохо в последнее время о ней забочусь: ведь мудрено жить так, как я сейчас живу. (Бездомность отнимает много времени и сил).
Не помню, по поводу чего я процитировала стихи Пастернака из «Второго рождения».
– «Не люблю этих оправдательных стихов Б. Л., терпеть не могу, – сказала NN. – Оправдательных перед Женей и заодно перед всеми женщинами».
Я сказала, что в стихах «Мейерхольду» люблю строки, явно о женщинах
За дрожащую руку артисткуНа дебют роковой выводил.Она промолчала. – И страшно люблю вступление к «Девятьсот пятому году».