Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

Чуковская Лидия Корнеевна

– Я подумала и уступаю вам «смутно и зорко» [83] .

(Это я с утра пришла к ней со своим экземпляром «Поэмы». И она достала из чемоданчика свой. И мы уселись рядышком за расчищенный стол.)

Осмелев от этой уступки, я сказала, что питаю вражду еще к одной новой строке:

А дурманящую дремотуОчень трудно всем превозмочь —

то есть ко второй из них. Какая-то она прозаическая.

Анна Андреевна кивнула с неожиданной кротостью:

83

«Что глядишь ты так смутно и зорко» – эта строка в таком виде сохранилась во всех вариантах «Поэмы».

– Да, я это и сама собиралась исправить [84] .

Показала

мне несколько отступов, сдвигов, соединений и обозначила их своей рукой в моем экземпляре. Я ей заметила, что теперь, в новом варианте, придется убрать из предисловия строки о самостоятельных безымянных «Посвящениях», потому что теперь ведь «Посвящения» перестали быть безымянными, она указала, кому что: «Первое посвящение» – Вс. Князеву, «Второе» – Судейкиной [85] ; а из объяснений надо снять «Георг – это Байрон», потому что в тексте теперь не «факел Георг держал», а «Байрон факел держал» [86] .

84

И впоследствии исправила:

А дурманящую дремотуМне трудней, чем смерть, превозмочь.

85

Раньше прозаический кусок под названием «Вместо предисловия» содержал в себе такие строки:

«Все это ни в какой мере не отменяет первоначальные (НЕ УКАЗАННЫЕ) посвящения, которые продолжают жить в «Поэме» своей жизнью». С 1954-го, а вернее с 1955 года «Посвящения» сделались именными. Имена к «Посвящениям» я переписала из экземпляра Анны Андреевны в свой 9 мая 55 г.

86

Скоро А. А. снова вернула Георга.

И это она с готовностью пометила у себя.

Так беседовали мы поначалу очень мирно. А потом последовал взрыв.

Последовал он из-за «Лирического отступления» – из-за моей любимейшей Камероновой Галереи [87] .

Анна Андреевна, перелистывая «Поэму», сказала:

– Этот кусок сниму совсем, а то его толкуют неверно.

Я глянула через плечо: она водила пальцем по Камероновой Галерее.

– Что снимете совсем?

– «А сейчас бы домой скорее / Камероновой Галереей».

87

Отрывок, условно именуемый «Камероновой Галереей», в том экземпляре «Поэмы», которым я тогда располагала, читался так:

А сейчас бы домой скорееКамероновой ГалереейВ ледяной таинственный сад,Где безмолвствуют водопады,Где все девять[484] мне будут рады,Как бывал он когда-то рад,Что над юностью встал мятежнойНезабвенный мой друг и нежный,Только раз приснившийся сон.Чья сияла юная сила,Чья забыта навек могила,Словно вовсе и не жил он.Здесь, за островом, здесь, за садом,Разве мы не встретимся взглядомНаших прежних ясных очей.Разве ты мне не скажешь сноваПобедившеесмертьсловоИ разгадку жизни моей.

Я не поверила.

– Камеронову Галерею выкинете?

– Да.

Безумие какое-то!.. А еще бранит Бориса Леонидовича за то, что он собирается исправлять ранние стихи!

– Лучше снимите всю «Поэму», – сказала я, потеряв узду. – Это мое самое любимое место. Вершина вершин. Снимите все остальное, а это оставьте.

– Ах, так? – сказала Анна Андреевна. – А я-то думала, что вы любите «Поэму». Я ошиблась.

Я видела, что она не по-настоящему сердится, и осмелилась говорить. Конечно, сказала я, вся «Поэма» целиком – «классика XX века», как сама она определила недавно стихи Бориса Леонидовича. Но есть в ней особо неприкосновенные строки. Я спросила, что она имеет против своего «Лирического отступления»?

Сегодня она добрая и соблаговолила объяснить: во второй из трех камероновских строф поминается забытая могила, а это нельзя, потому что читатели путают ее с забытой могилой драгуна, героя поэмы.

– Но я подумаю, подумаю, – закончила она милосердно. – Кажется, я уже понимаю, как поступлю [88] .

Когда мой экземпляр был приведен в порядок и она уложила обратно в чемоданчик свой, – я попросила

ее почитать мне Пушкина [89] . Она согласилась. Читала много, щедро. Слушая ее голос, произносивший слова, которые я столько раз произносила сама, и про себя, и вслух, и в постели, и в метро, и на улице, и в лесу, и в поезде, я боялась, что громко заплачу. Я опять стояла со всем пережитым лицом к лицу.

88

Поступила так: оставила весь кусок, но выкинула вторую строфу, чтобы могилу Н. Недоброво, к которому обращены эти строфы, читатели не путали с могилой «драгуна» – Вс. Князева. Или, например, с могилой Гумилева. Кроме того, внесла в отрывок о Камероновой Галерее некоторые мелкие перемены.

89

Не Пушкина, а стихотворения Ахматовой тридцатых-сороковых годов: «Реквием» и др. Даже после смерти Сталина я еще боялась без зашифровки упоминать о них в дневнике.

21 мая 55 Сегодня с утра к Анне Андреевне. Она какая-то отсутствующая, смутная: смотрит – не видит, спрашивает – не слышит ответа. Не причесана, в туфлях на босу ногу, в ситцевом капоте. Думает что-то свое, а может быть, продолжает – среди разговора – писать стихи. (Это с ней случается, я замечала.) Чувствуя ее потусторонность, я хотела поскорее уйти, но она меня не отпустила. Нет, не стихи, оказывается, а вот что у нее на уме: она подумывает о поездке к Леве, о свидании с ним. Хорошо бы, но, я боюсь, в такое путешествие ее не пустит болезнь.

Потом она всплыла на поверхность и стала поразговорчивее, расспрашивала меня о Дрезденской галерее, где я уже была и куда она собирается. Потом сказала, что в час дня к ней должен придти редактор – внезапно позвонил и попросил разрешения придти – наверное что-нибудь дурное случилось с ее корейскими переводами. (Хорошего она никогда не ожидает.) Потом вынула из сумки письмо и протянула мне: «Прочтите!»

Письмо от поклонницы.

«Всю жизнь мечтаю Вас увидеть… Узнала, что Вы сейчас в одном городе со мной… Я не молода, одинока и феноменально застенчива. «Путь мой жертвенный и славный здесь окончу я»».

Читая, я вся измазалась в пошлости. Оказывается, и у нее тоже славный и жертвенный путь. Экая дурища!

– Это письмо я получаю с 1915 года, – сказала Анна Андреевна. – Сорок лет! Вчера получила еще раз. Его же.

Я вернула ей письмо с живым отвращением.

– И стихи пишет? – спросила я.

– Будьте спокойны! Одно, в виде взятки, посвящено мне, остальные, как полагается, ему… Но это еще что! Мои современницы, я нахожу, гораздо хуже. У них уже склероз мозга, и они городят невесть что. Недавно в Ленинграде я получила письмо от одной своей сверстницы. Сначала похвалы мне, тоже очень много цитат, а потом, черным по белому: «никогда не забуду тот дом на Пряжке, так и стоит он перед моими глазами, где «в спальне горели свечи равнодушно-желтым огнем»». Это она уже меня прямо в спальню к Блоку засовывает! Мне, конечно, все равно, хоть в Сандуновские бани, но зачем же врать? Я хотела было позвонить ей по телефону, но мне рассказали, что инсульт, я представила себе скрюченную ручку, скрюченную ножку – и отменила звонок.

– Я дала прочесть то письмо Тане Казанской, – продолжала Анна Андреевна. – Она очень острая дама.

Прочитала и спрашивает: «Значит, это и есть слава?» – «Да, да, это и есть, и только это. И ничего другого»⁴⁷.

Я напомнила, что существуют ведь и другие читатели.

– Да, пишут, конечно, худшие. Это известно.

Через четверть часа должен был придти редактор.

Я предложила Анне Андреевне переодеться, а сама ушла к Нине Антоновне. Спросила у нее, чем, по ее мнению, вызван внезапный редакторский визит? «А ничем, – весело ответила Нина Антоновна, – он просто хочет посмотреть на старуху. И более ничего. Уверяю вас».

В лиловом облачении в столовую вышла Анна Андреевна. Она ошеломила меня, сообщив, что Ленинградский Литфонд предоставил ей в Комарове дачу. Чудеса в решете! Ахматовой, а не Ардаматскому! Сколько там комнат, и какая она, дача, зимняя или летняя, Анна Андреевна «забыла узнать». Жить там будут также Ирина Николаевна с дочерью. Когда дочь Ирины услышала эту новость, она спросила у Анны Андреевны:

– Акума, а ты будешь к нам приезжать?

24 мая 55 Вчера, в десятом часу вечера, позвонила Анна Андреевна и попросила срочно придти посмотреть корейцев. Голос оживленный, добрый, нету ее обычного телефонного лаконизма; рассказала, что была у Николая Ивановича и он надписал ей книгу [90] . Приехав, я застала ее в столовой, где Нина Антоновна укладывала чемоданы (едет с театром в командировку в Сибирь).

90

По-видимому, – «Судьбу художника» (повесть о Федотове). М.: Сов. писатель, 1954.