Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962
Шрифт:
И конец:
И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова,Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит220.– Вряд ли она улыбалась, – сказала Анна Андреевна, когда я прочитала ей эти строки. – Своей чудовищной вины она не понимала, но, как-никак, ей было не до улыбок.
24 апреля 60 Вчера вечером я наудачу позвонила Ардовым: не приехала ли Анна Андреевна? Оказалось, приезжает сегодня. С утра мне позвонил Миша, и вечером я отправилась к ней, захватив с собою «Поэму». Я давно мечтала внести в свой экземпляр накопившиеся с 55 года исправления.
Анна Андреевна была ко мне внимательна и добра и на прощанье сказала:
– Очень мне было с вами отрадно.
А мне как!
Мы сидели рядышком часа два, и она, то своею рукою, то диктуя, добавила новые строки и строфы в мой экземпляр [322] .
Анна
Огорчила меня только шаляпинская строфа. Она утратила свою таинственность. Но зато в ней появилась Россия.
322
Придя домой, я пометила карандашом дату против каждой вставленной тогда строки и строфы. Вот главное из того, что «накопилось» и было продиктовано или вписано Анной Андреевной в мой экземпляр «Поэмы» 24 апреля 1960 г.:
Строфа: «Маска это, череп, лицо ли…»
Строфа: «Это он в переполненном зале…»
Строфа: «Чтоб сюда из чужого века…»
Строфа: «Все, что сказано в первой части…»
Почти заново написана строфа о Шаляпине:
И опять тот голос знакомый,Словно эхо горного грома, —Наша слава и торжество!Он сердца наполняет дрожьюИ несется по бездорожьюНад страной, родившей его.(Впоследствии – «вскормившей»; а вместо «Наша слава и торжество!» – «Не последнее ль торжество!»)
К прозаическому отрывку «Вместо предисловия» сделан эпиграф: «Иных уж нет, а те далече».
Под «Первым посвящением» вместо 26 декабря 40 года поставлено 27-е.
В строфе «Это все наплывает не сразу…» вместо «Вспышка газа…» сделано «Запах розы».
В строфе «Но летит, улыбаясь мнимо…» появилась новая строка: «Ты, наш лебедь непостижимый».
К третьей главке первой части, вместо эпиграфа из Вс. Князева («Любовь прошла и стали ясны») поставлен эпиграф из Мандельштама: «В Петербурге мы сойдемся снова, / Словно солнце мы похоронили в нем».
В строфу «Ветер, полный балтийской соли» продиктована строка: «Кто лишь смерти просит у Бога…»
В строфе: «Так и знай: обвинят в плагиате…», в строке «У шкатулки ж двойное дно» – двойное дно заменено тройным. Такая замена, по моему убеждению, связана с новыми строфами, возникшими в «Решке» в 1959—60-х годах. Об этих новых строфах см. с. 459–461.
В «Письмо к NN» Анна Андреевна продиктовала мне множество мелких поправок.
Потом прочла интереснейшие свои записи о «Поэме» (сделанные зимою прошлого года). Пишет, чувствовала, что в это время с «Поэмой» что-то происходило. В этих записях есть, между прочим, такой эпизод: после похорон Блока Анна Андреевна и Ольга Афанасьевна бродили по Смоленскому кладбищу, разыскивая могилу Всеволода Князева, но не нашли ее [323] . Упоминает она в своих записях и о том, что сказала мне однажды в Ташкенте и повторила в Москве: «Все свои стихи я всегда писала сама, а «Поэму» пишу словно вместе с читателями».
323
Обе записи опубликованы: как оказалось, первая (от 24 декабря 59 г.) из «Автобиографической прозы», вторая (от 17 декабря 59-го) из «Прозы о Поэме». Привожу отрывки: «Последние дни я все время дополнительно чувствую, что где-то что-то со мной случается. По какой линии, это еще не ясно. То ли в Москве, то ли еще где-нибудь. Что-то втягивает меня, как горячий воздух огромной печи или винт парохода».
«…картина, выхваченная прожектором памяти из мрака прошлого» – это мы с Ольгой после похорон Блока, ищущие на Смоленском кладбище могилу Всеволода (f 1913): «Это где-то у стены», – сказала Ольга, но найти не могли. Я почему-то запомнила эту минуту навсегда». («Двухтомник, 1990», т. 2, с. 286 и с. 252.)
С книгой заминка. «Предчувствие не обмануло меня»: начальству автобиография не понравилась.
– Оставили только обрывки анкеты, все живое выкинули, – сказала Анна Андреевна.
3 мая 60 Анна Андреевна выглядит дурно и жалуется на слабость. (За стеной – вечеринка у Ардовых. Она разговоров не слышит, а я слышу, с особенной ясностью – телефонные: телефон из столовой вынесен в коридор на холодильник. Один гость, уже вдребезги пьяный, час целый мягким, назидательным голосом увещевал какую-то Катю: «Ну как тебе, Катюша, не стыдно? Я в поездке, а ты любовника принимаешь… Нехорошо… Сама подумай. Я в поездке… а ты…»)
Книгу Ахматовой почему-то отняли у Орлова и передали из Ленинграда в Москву. Анна Андреевна об этой перемене узнала случайно, ее известить не сочли нужным.
– Книги наверное не будет, – сказала Анна Андреевна. – Я согласилась переводить Лопе де Вега. Надо на что-нибудь жить [324] .
Гадали: если книгу в самом деле зарежут, то по какой причине. Почему? Не потому ли, что «Поэма» напечатана в Америке?
Надоело мне все… и зарезанные книги, и эти вечные наши попытки: догадаться, понять, сообразить, предвидеть.
324
Никакие переводы Ахматовой из Лопе де Вега мне неизвестны.
Заговорили о Твардовском.
– Прекрасный подарок трудящимся к 1 Мая, –
А я в бешенстве. Какая же правота у профессионального палача? У напарника Гитлера?
Конечно, Анна Андреевна понимает все это не хуже меня, но она к Твардовскому равнодушна, а я люблю «Дом у дороги» и многое, многое еще, и мне жаль, что большой поэт оказывается сейчас среди отставших. Среди утешающих себя.
325
Речь идет о главе из поэмы Твардовского «За далью даль», появившейся в «Правде» 29 апреля 1960 года. Глава называлась «Так это было».
Неправда. Не так это было.
– Прогресс, Лидия Корнеевна, явный прогресс, – повторяла Анна Андреевна. – Товарищ растет.
Меня возмущает в применении к Сталину – пакостнику, интригану, провокатору – слова «суровый», «грозный», «вел нас в бой» – слова, облагораживающие своей высотою его подлое ремесло. А «тризна», «бразды», «ведал»! Не о Владимире ли Красное Солнышко речь? Церковно-славянским штилем говорить о пошляке, невежественном, грязном, наглом, трусливом, хитром? Лжет высокий штиль! Я понимаю, что ругательства тут тоже неуместны, мелки (он-то – всего лишь палач, да горе человеческое огромно и свято), но уж высокий слог во всяком случае неприличен! «Ведал»! И как это повернулось перо у Твардовского назвать смерть Сталина утратой? Немыслимое, необъятное, нежданное счастье, спасшее от гибели миллионы недозамученных в лагерях и целые поколения – на воле.
Пусть матери выше поднимут детей,Спасенных от тысячи тысяч смертей…вот как надо было встретить смерть Сталина.
Почему же, по Твардовскому, эта спасительная смерть есть утрата?
Но Анна Андреевна радуется возможности говорить вслух, в печати о сталинской жестокости. У Твардовского в поэме несколько раз: крутой, жестокий. И то – хлеб221.
– Теперь и мои многие стихи раскрепостятся – как вы думаете? – спросила Анна Андреевна. И прочитала мне два, оба о Сталине; одно «Стансы» [326] , а другое никогда мною не слышанное. («Знаете, бывает, что закатится куда-то в щелочку, а потом вдруг найдется».) О черной овце: сына ее падишах съел на ужин.
326
№ 61.
– Ох, страшные, – сказала я.
– Время было страшное, потому и стихи страшные, – сказала Анна Андреевна [327] .
Да, вот будет проверка новому – нестрашному! – времени: напечатают эти стихи или нет? [328]
Затем Анна Андреевна обратилась ко мне с очень лестной просьбой: записать для нее те мои мысли о «Поэме», которые я излагала ей в прошлый раз.
327
«Подражание армянскому» – № 77.
328
При жизни Ахматовой их не напечатали. Только после смерти, в 1 966 году, в № 13 журнала «Радио и Телевидение», по-видимому, по счастливой случайности, явилось «Подражание армянскому». Затем оно исчезло еще на 23 года. Явилось снова в 1989-м, в сб. «Узнают…» и других. «Стансы» же впервые опубликованы у нас тоже в 89-м – сначала, 29 января, в «Ленинградской правде», затем в журнале «Огонек» (№ 10, с. 12) ив том же году в сборниках «Узнают…» и «Я – голос ваш». Каждый раз стихи эти печатаются не совсем в том виде, в каком А. А. дала их мне для «Бега времени». (Варианты в 6-й и 7-й строках.)
О предполагаемом источнике ахматовского «Подражания армянскому» см. статью Георгия Кубатьяна «Царственное слово» («Литературная Армения», 1989, № 10), где автор сопоставляет стихи Ахматовой с четверостишием Ованеса Туманяна. Это же сопоставление еще в 84-м году было сделано Соней Кетчян. – См.: Sonia Ketchian. The genre of Podrazanie and Anna Achmatova // Russian Literature, XV (1984), North-Holland.
Попробую.
По дороге домой я припомнила и повторила всю «Стрелецкую луну».
Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы, И Самозванца спесь – взамен народных прав.
Вот это – подходящий словарь: «страх», «злобы», «спесь» – да еще в предыдущей строке: зверство. Это вам не «бразды» или «тризна»!
7 мая 60 С утра голос Анны Андреевны в телефон:
– Сегодня я узнала, что книги моей не будет. Приходите.
Сегодня у меня: верстка, поликлиника, Переделкино, тысяча дел222. Из поликлиники, днем, я заехала к ней ненадолго. У нее Женя Берковская223. В комнате пахнет валидолом. Анна Андреевна сидит на тахте тяжелая, чуть задыхающаяся, но с блестящими глазами. Официально ей не сообщили ничего, но какая-то молодая редакторша прибегала сказать: директор Гослита, Владыкин, объявил на летучке, что «состав книги Ахматовой нас не удовлетворяет».