Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966
Шрифт:
– Послезавтра, – повторила Фрида, пряча в портфель экземпляр и пропуск.
Милости продолжались. Анна Андреевна как будто желала стереть в нашей памяти давешнюю свою мгновенную вспышку. Условившись с Фридой о своем экземпляре, второй она преподнесла мне! Без надписи, разумеется: распространять машинопись или читать вслух эту поэму по нашим временам уже как бы и дозволено, а вот Мюнхенское эмигрантское издание… Ни в коем случае.
Я немедленно спрятала книгу в портфель. Дома встречусь с каждой буковкой.
Перед этим горем гнутся горы…Я опять подумала, как думала в последние годы уже не раз: «а хорошо, что Митю убили сразу, а не послали умирать туда».
Молчание.
– Почитайте стихи, – попросила Фрида.
Кротость и даже демонстративная покорность. Анна Андреевна покорно прочла:
Другие уводят любимых, —Я с завистью вслед не гляжу.ОднаВыйдя на улицу, мы, перебивая друг друга, прочли услышанное в два голоса – единогласно. Запомнили! Такова уж природа ахматовской поэзии: несомненность, непреложность, естественность, даже обязательность интонации, синтаксического движения, намертво прочная неразлучаемая слитность слов. Пусть русская поэзия скоро полвека сидит на скамье подсудимых, – она, видать, не сидит сложа руки.
Нестерпимая мысль: этих стихов в нашем «Беге времени» не будет! Цензура стремительно волочит время назад и за ее обратным ходом в состоянии поспеть разве что Евгения Федоровна Книпович [98] .
98
Впервые это стихотворение появилось (с пропуском одного четверостишия) в Париже, в 1970 году, в журнале «Вестник Русского Студенческого Христианского Движения» в № 95–96, и без пропуска – в 1974-м – в сб. «Памяти А. А.»; в Советском же Союзе впервые в 1987 году в журнале «Даугава», № 9 (публикация Р. Тименчика) и затем в сборнике: Анна Ахматова. Я – голос ваш… / Составление и примечания В. А. Черныха. М.: Книжная палата, 1989, с. 280. Предполагаю, что во всех публикациях, в том числе и в сб. «Памяти А. А.», 16-я строка неточна: вместо «Огромный небесный простор» следует «Огромный июльский простор».
27 января 64 Смотрю и смотрю «Белую Стаю», берлинскую. Давненько ее никто не смотрел: всё выбирали выбранное из выбранного. А перечесть берлинский сборник это почти то же, что заглянуть в ахматовские тетради [99] . С Анной Андреевной говорю по телефону – съездить некогда (меня настигает машинописный поток: «Вечер», «Четки»…) Вижу всё хуже: о самостоятельной вычитке третьего и четвертого экземпляра и думать нечего. Такое ощущение, будто глаза нарывают.
99
Четвертое издание сборника «Белая Стая» именуется обычно «берлинским» потому, что тираж отпечатан в Берлине. Однако, это издание – советское (Петрополис – Алконост, 1923).
От предыдущих изданий (первое – в 1917-м) последнее, «берлинское», отличается наибольшей полнотой.
Но сейчас мне самой хоть один бы экземпляр собрать от начала и до конца – целиком!
Анна Андреевна радуется каждому заново выловленному мною из «Белой Стаи» стихотворению, словно встрече с другом после долгой разлуки.
– Вы знаете, что вы делаете? – сказала она мне сегодня. – Вы воскрешаете книгу!
Обнаружила я также и в «Ниве» 1913 года и в «Шиповнике» 1922-го стихотворения Ахматовой, ранее не входившие в сборники.
Она и их встретила приветливо и благословила переписать: берем!
Вообще из предложенных мною сегодня отвела она только одно:
А, ты думал – я тоже такая… [100]Ну, этого-то уж и в самом деле нельзя, даже издательству предлагать нельзя; стихотворение имело честь цитироваться в докладе товарища Жданова… Доклад как бы отменен, но как бы и не отменен. Святыня.
По поводу строчек «И что брошусь, моля и рыдая, / Под копыта гнедого коня», – Анна Андреевна рассказала смешное:
– Николай Степанович, когда прочитал это стихотворение, спросил: «Гнедой конь? Значит, он у тебя гвардейский гренадер?» Коля отлично знал масти.
100
«Записки», т. 2, № 78; а также с. 411.
Когда я предложила стихотворение «Как ты можешь смотреть на Неву», Анна Андреевна спросила:
– А вы понимаете строчку «Черных ангелов крылья остры»?
Я как-то никогда не задумывалась над черными ангелами. Ангелы и ангелы97. А они, оказывается, не на небе, а попросту на земле, в нашем городе, и сколько раз я мимо них проходила – не взглянув, не увидя! Ну да, возвращаешься из Института домой, весна, решаешь идти не к трамваю, а пешком, по набережной – забираешь мимо Исаакия, левее, левее, мимо Галерной, мимо этих вот ангелов, мимо Медного Всадника. Всё это свое, ежедневное, домашнее, привычное. И – неотъемлемое. Не стоит лишний раз и глаза поднимать.
101
«Как ты можешь смотреть на Неву…» – БВ, Белая Стая; № 106.
А теперь? Конечно, я их еще когда-нибудь увижу, но буду уж теперь смотреть и смотреть. Мы – разлученные. В Ленинграде мне более не жить. Проездом – можно [102] .
31 января 64 Говорит о своих стихах нечто, совсем для меня неожиданное:
– «Высокие своды костела»? Нет. Не дадим. Не потому, что религия, всё равно запретят. Просто плохие стихи [103] .
– «Морозное солнце. С парада / Идут и идут войска»? «Снег летит, как вишневый цвет». Ни за что! Терпеть не могу. Очень плохие стихи [104] .
102
О причинах, разлучивших меня с Ленинградом, см. «Записки», т. 2, с. 34–40.
103
ББП, с. 66; № 107.
104
ББП, с. 117; № 108.
Зато о стихотворении:
И мнится – голос человекаЗдесь никогда не прозвучит… —сказала:
– Вот это непременно. Это одно из моих центральных [105] .
Ей, конечно, виднее. Но у меня отношение к перечисленным стихам иное. К первому я равнодушна. Для Ахматовой слишком подробный рассказ. Без ее многоговорящих пауз. Второе люблю, помню, повторяю со школьных лет. Оно из тех ахматовских, которые ощущаешь, как свои – то ли это я сама сочинила, то ли Ахматова про меня. Третье же – по ее определению «одно из центральных» – совсем не берет, не трогает, никакой власти надо мной не имеет, хотя это безусловно «очень хорошая Ахматова».
105
БВ, Белая Стая; № 109.
А для нее почему стихотворение представляет особую ценность – понять, пожалуй, легко.
И мнится мне, что уцелелаПод этим небом я одна, —заветная мысль Ахматовой о судьбе уничтоженного поколения и о ее собственной, совсем отдельной, «страшной судьбе», «дивной судьбе». Недаром ведь и в «Поэме» сказано:
Только как же могло случиться,Что одна я из них жива?О том же «Все ушли, и никто не вернулся». Или «De profundis…» [106] .
106
Стихотворение «Все ушли, и никто не вернулся» – № 110. Впервые – с искалеченным концом – опубликовано в Париже, в «Вестнике РСХД» в 1969 г., в № 93, потом – правильно в сб. «Памяти А. А.», с. 25; в Советском Союзе впервые опубликовано Р. Тименчиком в 1987 году в журнале «Даугава», № 9.
«De profundis» – ББП, с. 295. Хотя стихотворение это опубликовано В. М. Жирмунским на основе автографа – утверждаю: в автографе описка, и в 8-й строке последнее слово не «горы», но «весны». Об этом свидетельствует рифма («сочтены» – «весны»), а также общий смысл всех двенадцати строк: поколение уничтожили накануне его неистового расцвета:
De profundis[254]… Мое поколеньеМало меду вкусило. И вотТолько ветер гудит в отдаленьи,Только память о мертвых поет.Наше было не кончено дело,Наши были часы сочтены,До желанного водораздела,До вершины великой весны,До неистового цветеньяОставалось лишь раз вздохнуть…Две войны, мое поколенье,Освещали твой страшный путь.Следует помнить, что «наше дело», о котором пишет Ахматова, это великое дело культуры, в частности, поэзия акмеистов, производивших имя своей группы от греческого «акме», что означает «расцвет».