Записки об осаде Севастополя

Берг Николай

Я любил в свободные часы сидеть на берегу, на каменном уступе, как бы нарочно устроенном для сидения. Любопытно было следить за взрывами бомб над бухтой. Вдруг являлось в воздухе круглое белое облачко; через минуту приносился звук взрыва, подобный выстрелу; редко слышалось гуденье осколков; облачко расходилось, редело, подымалось выше, неслось по направлению ветра, и наконец от него оставались одни тонкие белые струи, которые в высоте совершенно сливались с настоящими облаками.

Изредка в бухту падали ядра, но надобно было долго сидеть, чтоб увидеть падение хоть одного ядра. Я говорю об апреле месяце.

Иногда, занимаясь в штабе, я видел, как приводили казаки перебежчиков. Почти всякий день являлось

их трое, четверо. Провожавшие их казаки, два-три человека, бывали то пешие, при одной шашке, то на конях и с пиками. Одному из них вручалась аванпостным начальством книжка, где было написано, что вот такие-то препровождаются в Генеральный штаб для расспросов. Для казаков было все одно – Главный штаб, Генеральный штаб; притом же Главный штаб встречался на дороге прежде Генерального, и потому мы видели у себя в гостях господ перебежчиков. Офицеры обступали их, расспрашивали, сколько было душе угодно, и потом объясняли казакам, что их надобно отвести в Генеральный штаб, в Сухую балку. Казаки вскакивали на коней, и шествие направлялось в Сухую балку. Вдруг на дороге, на беду странников, попадался казак, ехавший в 4-й номер, где жил главнокомандующий.

– Вы что, к князю, что ли? – спрашивал он и, не дожидаясь ответа, договаривал: – Пошел за мной: я еду туда!

Простодушные чернорецкие казаки поворачивали в 4-й номер, поворачивали единственно потому, что очень бойко шумел на них казак 4-го номера, научившийся бойкости на службе у высоких лиц, а был он точно такой же казак, как и те, что за ним поворачивали, и часто одного и того же полка.

В 4-м номере странствующую толпу обступали другие офицеры. Трудно было удержаться от вопросов, видя перед собой такую пестроту мундиров: и яркие зуавские штаны алого цвета, запущенные в особые сандалии; и куртки арабов, вышитые шнурками, и их красивые чалмы с бахромой по плечам; и эти смуглые, губастые лица; и, наконец, красного англичанина в черной маленькой шапочке, с белыми петлицами на груди и с буфами вместо эполет⁶².

После расспросов отправляли их снова в Сухую балку. Доставалось порядком пестрым шатунам Черной речки, покамест они достигали до Генерального штаба. Иногда длинный хвост матросов, баб и мальчишек сопровождал разноцветную толпу по горам и балкам.

Скоро неприятель доставил нам другое развлечение, несколько курьезнее. 19 апреля явилась на высотах за Волынским и Селенгинским редутами, как раз против штаба, новая батарея и стала стрелять навесно по рынку, пристани и кораблям. Впоследствии мы узнали, что эту батарею называют «Мария». Почти все офицеры штаба и даже писари вышли на крыльцо посмотреть, как стреляет новая странная батарея. Расстояние было огромное: версты три с лишком. Первые ядра проносились вдоль крыши нашего штаба на значительной высоте, треща и гудя, и падали саженях в 100, неподалеку от базара, но потом стали ложиться и на базар, в кучи народа; однако никто не был ранен. Я пробовал мерить время полета шагами: оказалось, что с минуты появления белого дыма на батарее (выстрела не было слышно) до падения ядра на землю можно пройти обыкновенным шагом около 40 шагов. Всем нам хотелось видеть само ядро. Некоторые подбегали тотчас к тому месту, где ударило ядро: там были ямы, круглые и правильные, как отверстие в кувшине, и больше ничего. Ядро уходило глубоко в землю, говорят, аршина на полтора. Судите, каков удар!

В крепкую, каменистую почву чугунный шар уходит, как в жидкость, и долго потом остается дыра, как черная разинутая пасть. Месяц и больше льют дожди, ездят телеги, а дыра все глядит из-под земли своим черным глазом.

Эта батарея была совершенно особого устройства, каких мы до тех пор не видели. Открытие ее именно 19 апреля едва ли было даром. Наш европейский

неприятель не раз прибегал к таким, по-видимому, пустым военным хитростям, которые ему большей частью удавались, особенно при нашем простодушии⁶³.

В то время как все начали слушать пение новых странных ядер, которые солдаты прозвали впоследствии «жеребец на водопой», по их особенному свисту, похожему на ржание, и потому, что они чаще всего падали «в воду», французы готовились к решительной атаке наших ложементов против редута Шварца, построенных в конце марта месяца в три параллели влево от других, выстроенных месяцем прежде против 5-го бастиона в одну параллель⁶⁴.

Неприятель много раз покушался отбить у нас «Шварцевы ложементы» (как их обыкновенно называли), и это ему едва не удалось в ночь с 13 на 14 апреля.

После того Пелиссье, бывший тогда корпусным командиром (он командовал 1-м корпусом, перешедшим от него к генералу де Саллю), целую неделю переписывался с Канробером, представляя ему необходимость занять наши ложементы, распространение которых с каждым днем становилось серьезнее.

Соедини эти ложементы с карантинными, мы могли провести новую линию укреплений и устроить несколько плацдармов⁶⁵, отодвинув через это осаждающего назад.

Работа у нас кипела. Вместо 30 рабочих, как делалось сначала, стали высылать от 500 до 700 человек, с прикрытием в 2 тысячи.

Пелиссье продолжал писать к Канроберу донесение за донесением; наконец главнокомандующий французской армии разрешил атаковать эту позицию 19 апреля (1 мая).

В дело назначили полки: 42, 43, 46, 79 и 98-й линейные, при 19-м стрелковом батальоне, и 1-й и 2-й полки иностранного легиона.

Все это вверено бригадным генералам Базену и де Ламотт-Ружу, под главным начальством дивизионного генерала де Салля.

В продолжение дня де Салль старался изучить местность. В 5 часов пополудни началось размещение войск.

Надо было случиться, что в эту ночь (с 19 на 20 апреля) вместо обыкновенного количества рабочих и резерва послан был только один Углицкий полк, имевший тогда до 700 человек народу. В этом заключалось все: и рабочие, и резерв. Кроме недостатка в числе угличане явились на эту местность в первый раз, и явились, разумеется, ночью. Они даже не знали хорошо, в какой стороне французы и куда надо стрелять.

Обо всем этом неприятель мог быть уведомлен дезертирами из того же полка.

Едва наши стали работать (при закате луны, когда было еще довольно светло), как с 5-го бастиона замечено движение неприятельских колонн по траншеям из-за кладбища к редуту Шварца, о чем немедля послали сказать на редут и в то же время открыли с бастионов артиллерийский огонь.

Но посланный не успел добежать к Шварцу, как в ложементах уже услышали перестрелку.

Углицкий полк, увидя перед собой французов, дал несколько залпов; с окрестных бастионов ударили картечью, неприятельские колонны отступили снова к траншеям, только человек восемь каких-то отчаянных удальцов⁶⁶ вскочили в траншеи к угличанам, и кто-то крикнул на чистом русском языке:

– Братцы, нас обходят!

Ничто так не смущало наших солдат, как слово «обходят». Они боялись этого пуще бомб и картечи (и так во всех делах и на бастионах). Угличане побежали гурьбой назад. Неприятель, заметив движение темных масс, нагрянул снова тремя колоннами: слева генерал Базен (1-й полк иностранного легиона – полковник Вьено, 43-й линейный – майор Беке де Сонне, и 79-й линейный – полковник Гренье). В центре генерал де Ламотт-Руж (46-й линейный, полковник Гольт, и 98-й линейный, полковник Брежо), справа колонна капитана Виллермена (9-й стрелковый батальон и 42-й линейный полк под командой капитана Рагона).