Записки опального директора
Шрифт:
Все выпили и стали дружно закусывать. Дора Абрамовна похвалила Сёму за аппетит, отметив при этом, что давно не замечала за ним желания вкусно поесть. Чтобы ему не приносили его не радовало, и он от всего отказывался.
После обеда мы остались с Сёмой вдвоём в палате и долго рассказывали друг другу о прожитом и пережитом за прошедшие три года войны. К вечеру зашла Дора Абрамовна и пригласила меня к себе на всё время моего пребывания в Харькове. Я не стал отказываться, так как устроиться в гостиницу тогда было просто невозможно, а если бы даже мне в этом помогло госпитальное начальство, то у меня на это не было денег.
По дороге зашли на рынок и купили много фруктов
Дора Абрамовна жила недалеко от госпиталя в небольшой двухкомнатной квартире. До войны они здесь жили с мужем, который работал инженером на тракторном заводе и сыном Мишей, красивым и очень способным парнем, мечтавшим стать музыкантом. Он играл на баяне и сам сочинял песни. Вместо музыкального училища он в 1941-ом году был направлен в танковое училище и погиб на Курской Дуге летом 1943-го года. Муж её, Григорий Яковлевич, сражался на Сталинградском фронте и погиб в 1942-ом году в звании капитана.
Дора Абрамовна успела эвакуироваться из Харькова и вернулась сюда, как только город был освобождён от немецкой оккупации. Квартиру ей вернули и она устроилась по специальности медсестрой в госпиталь.
До поздней ночи слушал я её рассказ о довоенной семейной жизни, о несбывшихся мечтах и планах, о милых её сердцу муже Грише и сыне Мише. Она показывала фотографии, вклеенные в альбом в хронологическом порядке с момента образования семьи и до самой войны. На последних страницах были фотографии мужа и сына, присланные ими с фронта и извещения об их гибели в борьбе за свободу и независимость Родины.
Дора Абрамовна восхищалась мужеством Сёмы, который, зная о тяжести своего ранения, остаётся оптимистом и не перестаёт верить в своё скорое выздоровление. Она говорила, что он много рассказывал ей о нашей семье и что теперь только мечтает о встрече с Шурой и Полечкой, которых очень любит. Нужно, как можно скорее устроить эту встречу. Может быть это поможет лечению или, по крайней мере, продлит его жизнь.
Тяжёлый осадок остался у меня от этих рассказов и я долго не мог уснуть. Утром мы вместе отправились в госпиталь. Дора Абрамовна на работу, а я к Сёме. Его внешний вид и самочувствие были на много лучше вчерашнего. После душа, чисто выбритый, в свежем белье, он теперь был больше похож на того Сёму, каким он был в доброе мирное время.
Он ждал моего прихода и сидел за столом, попивая чай с лимоном. Как только я вошел, Сёма предложил мне следовать за ним и мы медленно спустились на первый этаж, где размещалась администрация госпиталя. Он постучал в дверь военкома и попросил разрешения войти. Хозяин кабинета, немолодой уже человек в чине подполковника, вышел навстречу и поздоровался за руку с каждым. Сёма представил меня, как своего брата, инвалида Отечественной войны, студента четвёртого курса нефтяного института, приехавшего навестить его впервые за время войны. Он также поведал комиссару о моём добровольном уходе в Армию в неполные семнадцать лет и тяжелых ранениях на фронте, после которых меня чудом вернули к жизни.
Военком задал мне несколько вопросов относительно моего участия в боях, теперешней моей жизни и спросил чем он мог бы нам помочь. Сёма попросил разрешить ему отдать мне его обмундирование, которое ему не скоро понадобится, а мне бы как раз пригодилось, так как я совсем оборвался, а с деньгами у бедного студента туго.
Меня удивила и смутила нескромная просьба брата, но комиссар без лишних слов написал записку на склад вещевого довольствия, вежливо попрощался с нами и пожелал мне счастливого пути, успехов в учёбе и жизни. Мы с Сёмой от души поблагодарили
Дора Абрамовна принесла горячий завтрак на двоих, но Сёма почти ничего не ел и выглядел опять очень бледным и уставшим. Наверное, такие нагрузки были ему уже не под силу. Он улёгся в кровать с чувством исполненного долга, будто проделал большую физическую работу.
На столе стояло большое блюдо с яблоками, грушами и сливами, которые мы вчера купили на базаре и Сёма угостил фруктами всех соседей по палате. Они были вкусными, но и к ним он не проявил большого интереса.
Отдохнув немного, Сёма велел мне вынуть его вещмешок из пристенного шкафа и показал всё его содержимое. Там были фотографии наших родителей, всей нашей семьи, Шуры, Зюни, Полечки, много любительских снимков его фронтовых друзей, вырезки из газет о боевых действиях его дивизии, медаль «За боевые заслуги» и орден Боевого Красного Знамени. Были там многочисленные ответы на его запросы по розыску всех наших родственников. Хранил он также все мои письма. Сёма просил забрать всё это с собой и сохранить до его возвращения.
Я побоялся, что это может отрицательно сказаться на его моральном состоянии и отказался забрать его личные вещи.
В тот день я изложил ему свой план поездки в Немиров для розыска Шуры, Полечки и Андрея и организации их приезда в Харьков. Он одобрил мои намерения, обещал подготовить и подписать у военкома письма об оказании мне помощи в билетах, и дал мне около двух тысяч рублей на расходы, связанные с поездкой.
На следующий день я поехал на вокзал для выяснения возможности приобретения билета на Винницу. Единственное, что удалось узнать, это то, что два раза в неделю туда отправляются так называемые «пятьсот весёлые» поезда, состоящие из товарных вагонов без нар, в которых домой возвращаются эвакуированные в 1941-ом году из прифронтовых городов семьи евреев и партийной элиты. «Пятьсот весёлыми» их прозвали потому, что их номера начинались цифрой 500, а пассажиры испытывали радость возвращения домой после долгих скитаний в эвакуации.
Билетов на ближайшие несколько дней уже не было и я решил ехать испытанным способом в тамбуре или на крыше вагона.
Вечером того же дня я попрощался с Сёмой и утром отправился на вокзал.
63
В Немирове, как мне показалось, мало что изменилось с того памятного дня 9-го июля 1941-го года, когда я с колонной допризывников покидал это местечко за две недели до прихода туда немцев. Я прошёл с вокзала по знакомым улицам в направлении Шуриного дома и почти не замечал следов войны и трёхлетней оккупации. Дома, разрушенные бомбёжкой или обстрелом города, были либо снесены и на их месте появились аккуратные скверики или цветочные клумбы, либо были отремонтированы и восстановлены в прежнем виде. Городок внешне мало пострадал от войны и выглядел таким же уютным, зелёным и красивым, как и прежде. Но так оказалось только с первого взгляда.
Мой внешний вид, офицерское обмундирование, не соответствующее по размеру, росту и фигуре, изуродованное шрамами лицо с повязкой на левом глазу и негнущаяся в колене нога привлекали внимание прохожих. Ещё не доходя до дома Шурыных родственников меня остановила молодая девушка и спросила не нуждаюсь ли я в какой-нибудь помощи. Я ответил, что разыскиваю свою сестру Полечку, которую оставил здесь в 1941-м году.
– Вас не Нюничкой зовут?
– Спросила девушка. Когда я согласно кивнул головой, она взяла меня под руку и велела следовать за ней.