Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Шрифт:
Нынче редко услышишь, чтобы воспитанник и воспитанница, по выходе из театрального училища, соединились законным браком, но тогда это дело было почти обычное. Выбор подруги жизни из своего круга имеет важное влияние на судьбу сценического артиста. Тут жена помощница мужу не по одним хозяйственным занятиям. Если который нибудь из них имеет более таланта, в таком случае, он, или она, может дать добрый, умный совет, откровенно указать на недостатки и ошибки другого; если же дарования их равносильны, тут соревнование может служить им еще к большим успехам и развитию своих способностей. Но если артист изберет жену из другой среды, их взгляды, воспитание и положение в обществе производят разноголосицу в супружеской гармонии. Предположим, например, что муж — чиновник, а жена актриса, певица или танцорка; ежедневные их занятия по службе постоянно разделяют чету: муж поутру в департаменте, жена — на репетиции; вечером муж остается работать дома, а жена отправляется в спектакль и они постоянно бывают разлучены… И много бы можно было привести примеров неудобства подобных браков. Конечно, пример не доказательство и нет правила без исключения. Случается и так:
Я поступил вначале в танцевальный класс балетмейстера Дидло; но до тех пор, пока этот верховный жрец хореографического искусства обратит свое внимание на неофита, следовало ему пройти элементарную подготовку под ферулой одного из старших воспитанников. Не изгладились из моей памяти и теперь еще эти зимние утренники: разбудят нас, бывало, спозаранку, часов в шесть, и изволь, натощак, отправляться в холодную танцевальную залу расправлять со сна свои косточки: становишься у длинных деревянных шестов, приделанных к четырем стенам, и, держась за них, откалываешь свои обычные батманы, ронджамбы и прочие балетные хитрости. На конце огромной залы мелькает сальная свечка; взглянешь в окно — тьма кромешная: кое-где на улице виднеется тусклый фонарь, а в зале раздается мерный стук палки репетитора и в такт ей отвечают два или три десятка ног будущих фигурантов… Бывало, сон клонит и, держась за палку, задремлешь, как петух на нашесте, но неусыпный репетитор взбодрит тебя толчком под бок, и послушная нога начнет опять, как ветряная мельница, отмахивать свою обычную работу… Но вот наступило утро. В 11 часов какой-то дребезжащий стук экипажа вдруг раздался под воротами… «M-r Дидло! Дидло приехал!» закричало все народонаселение Театрального училища. Сам олимпийский громовержец не мог бы нагнать большого страха на слабых смертных своим появлением!.. Дверь с шумом растворяется и, в шляпе на затылке, в шинели, спущенной с плеч, входит грозный балетмейстер…
При одном взгляде на него, у учеников и учениц душа уходила в пятки и дрожь пробегала по всему телу. Все вытянулись в струнку, поклонились ему и старший класс отправился за ним в учебную залу. Я со прахом смотрел в щелку из дверей. Вдруг раздается крик: «Новенькие! ступайте к г. Дидло!» (новенькими назывались новобранцы, поступившие в школу). Нас было человек пять, которых следовало представить ему на смотр… Мы со страхом и трепетом подошли, поклонились ему и стали в шеренгу; дошла очередь и до меня: ему назвали мою фамилию. Отец и мать мои были, конечно, ему известны и он милостиво потрепал меня по щеке, перещупал бока, коленки, осмотрел ноги, плечи и нашел, что я хорошо сложен для танцора. Грозному балетмейстеру подали его длинную палку, тяжеловесный жезл его деспотизма; мы новички, стали к сторонке и Дидло начал свой обычный класс. Тут я увидел воочию, как он был легок на ногу и как тяжел на руку. В ком больше находил он способностей, на того больше обращал и внимания и щедрее наделял колотушками. Синяки часто служили знаками отличия будущих танцоров. Малейшая неловкость или непонятливость сопровождалась тычком, пинком пли пощечиной.
В числе любимых его учеников в то время были Гольц, Строганов, Артемьев и маленький Шелехов; с ними вместе учился и единородный его сын, Карл Дидло, который готовился тогда к дебюту. Бедному Карлуше также не было ни потачки, ни снисхождения; он подвергался одинаковой участи со всеми. Неукротимый отец, как новый Брут, в минуту гнева, готов был бросить в руки ликторов свое единственное детище!.. Сына, разумеется, он любил и желал сделать из него отличного танцора, чего и достиг со временем. Карл Дидло с большим успехом дебютировал, и года три или четыре занимал первое амплуа в балете, но впоследствии слабость здоровья не позволила ему продолжать избранную им карьеру и он потом поступил куда-то переводчиком, в гражданскую службу. Первый танцевальный класс, который довелось мне видеть, нагнал на меня панический страх и открывал мне незавидную перспективу…
В ту пору, когда я поступил в школу, внутреннее ее устройство было крайне тесно и неудобно. Домашняя наша церковь во имя Св. Троицы помещалась в третьем этаже, на Офицерскую улицу, и воспитанники обыкновенно туда, отправлялись через весь третий этаж, где жили воспитанницы, проходили через их дортуары и потом надобно было пройти стеклянную, холодную галерею. Лазарету было отведено место в 4-м этаже, в низких, темных комнатах, разделенных на две половины: одну занимали воспитанницы, другую воспитанники; дверь была заперта на ключ и отпиралась только при визитации доктора. Здесь не липшим считаю заметить, что смертные случаи в нашем училище были чрезвычайно редки; их было всего три или четыре в продолжении девятилетнего моего пребывания в школе. Разумеется, этого обстоятельства нельзя отнести ни к особенной заботливости начальства об нашем здравии, инк искусству тогдашних эскулапов: это, конечно, была счастливая случайность. Покойника обыкновенно тогда выносили в нашу церковь и тут всегда находились охотники читать псалтырь по усопшем товарище. Двое или трое, а иногда и более, поочередно читали у гроба и днем, и ночью.
Театральное начальство давно уже хлопотало о капитальной переделке школы, но, за недостатком денежных средств, исполнение этого благого намерения отлагалось на неопределенное время, наконец, в 1822 году, граф Милорадович исходатайствовал у императора Александра Павловича значительную сумму на этот предмет, и, в начале мая, мы все были перемещены в маскарадные залы Большого театра. Воспитанники заняли одну половину, воспитанницы — другую.
Месяца четыре
В 1816 году, я помню знаменитый (как тогда называли) карусель, который был дан в Павловске, по случаю приезда в Петербург принца Оранского, нареченного жениха великой княжны Анны Павловны.
Императрица Мария Феодоровна, августейшая хозяйка Павловска, была главною распорядительницею итого великолепного праздника. Балетмейстеры, Дидло и Огюст, сочинили разнохарактерные танцы и пляски и устраивали группы. Драматическая, оперная, балетная труппы, хористы, воспитанники и воспитанницы были отправлены в Павловск. Тогда, разумеется, железных дорог нигде еще не было и мы целым караваном отправились туда в казенных каретах, линейках и фургонах. По приезде в Павловск, школу поместили в театре: там мы обедали, ужинали и ночевали. На сцене разместились воспитанницы, а воспитанники легли вповалку в зрительной зале, кто в ложах, кто в креслах, или на скамейках. Передняя занавесь разделяла нас во время ночи. Это тоже довольно патриархально. Поутру повели нас на репетицию. Местом действия этого каруселя был известный «Розовый Павильон». Тут был представлен праздник в стане союзных войск. Военные разных наций группировались на огромном пространстве перед павильоном; вдали виднелись лагерные палатки, знамена и разноцветные флаги, а последняя декорация, рисованная знаменитым живописцем Гонзаго, представляла швейцарские дома, холмы и горы. У всех военных были перевязи на правой руке; тут наши костюмированные артисты были перемешаны с победоносной гвардией, незадолго до этого воротившейся из славного своего похода.
Праздник (6-го июня) начался в 8 часов, до заката солнца, которое освещало великолепно эту картину. Над балконом Розового Павильона был сделан красивый шатер, под которым помещался император с царственной своей семьей; принц Оранский, иностранные гости, посланники и весь двор. В дивертисменте участвовали певицы Сандунова и Семенова; они обе пели русские песни; первая мастерски их исполняла, вторая блистала в то время своей необыкновенной красотой и грацией. Знаменитый наш певец Василий Михайлович Самойлов пел куплеты, сочиненные на этот торжественный случай. К сожалению, об этом замечательном празднике я не могу дать теперь подробного отчета, хотя лично в нем и участвовал: место, назначенное нашему кадрилю, было довольно отдаленно от главного места действия; к тому-же я сам был очарован великолепным зрелищем, не видав до того времени, ничего подобного.
Когда смерклось, по всему саду зажгли иллюминацию, в некоторых местах устроены были транспаранты с вензелями императора и принца Оранского. В той стороне, где помещался лагерь, запылали костры, военные оркестры и полковые песенники расставлены были по аллеям. Император с высоконареченными женихом и невестой и с всей царской фамилией катались на линейках по всему саду. Шумный, веселый праздник не прерывался до восхода солнца. Тихая, теплая ночь довершала очарование этого оригинального, торжественного праздника.
Глава IV
Дидло. — Мой полет и счастливая неудача. — Балет Ацис и Галатея. — Палочная расправа. — Сбитенщик. — Шалости гвардейцев. — Заметка об артистическом призвании. — Первая встреча с Пушкиным. — Фигурант Дембровский. — А. С. Яковлев. — Дебют Толстякова.
Прошло уже несколько месяцев со дня поступления моего в театральное училище, и я из приготовительного (танцевального) класса перешел в класс балетмейстера Дидло. Этот знаменитый хореограф был тогда в полном блеске своего таланта и монополия его деспотически распоряжалась в театральном мире. Воспитывающиеся обоего пола, все без исключения, обязаны были непременно учиться танцевать, хотя бы имели страсть и способности к другим сценическим искусствам. Конечно, для будущих актеров, и актрис, певцов и певиц — это дело не бесполезное: танцевальной гимнастикой приобретается сценическая ловкость; музыкантам же, разумеется, танцы вовсе ненужны, но для балетной обстановки Дидло необходима была бесчисленная масса корифеев, фигурантов, фигуранток и статистов — и все это плясало по его дудке, не говоря щи слова, начиная с самого начальства. Личность Дидло была очень оригинальна: он был среднего роста, худощавый, рябой, с небольшой лысиной; длинный горбатый нос, серые, быстрые глаза, острый подбородок; вообще вся его наружность была не больно красива… Высокие, туго-накрахмаленные воротнички рубашки закрывали в половину его костлявые щеки. Он постоянно был в каком-то неестественном движении, точно в его жилах была ртуть, вместо крови. Голова его беспрестанно была занята сочинением какого-нибудь pas, или сюжетом нового балета, и потому подвижное его лицо ежеминутно изменилось, а всю его фигуру то и дело подергивало; ноги держал он необыкновенно выворотно, и имел забавную привычку одну из них каждую минуту то поднимать, то отбрасывать в сторону… Эту штуку он выкидывал даже ходя по улице, точно он страдал пляскою св. Вита. Кто видел его в первый раз, мог бы, конечно, принять его за помешанного, до того все его движения были странны, дики и угловаты. Вообще этот замечательный человек был фанатик своего искусства и все свое время посвящал на беспрерывные, неутомимые занятия.