Записки покойника. Театральный роман
Шрифт:
— Ему отведено место в кармане, — сказал Андрей Андреевич, делая вид, что открывает папку по срочному делу.
— В кармане? А может быть, лучше в суфлерской будке? Или в бутафорской?
— Вы сказали, что в трюме нельзя играть.
— В трюме? — взвизгнул Романус. — И повторяю, что нельзя. И в чайном буфете нельзя, к вашему сведению.
— К вашему сведению, я и сам знаю, что в чайном буфете нельзя, — сказал Андрей Андреевич, и у него шевельнулась другая бровь.
— Вы знаете, — ответил Романус и, убедившись, что Стрижа еще нет в партере, продолжал: — Ибо вы старый работник и понимаете в
— Тем не менее обращайтесь к режиссеру. Он проверял звучание...
— Чтобы проверить звучание, нужно иметь кой-какой аппарат, при помощи которого можно проверить, например, уши! Но если кому-нибудь в детстве...
— Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне, — сказал Андрей Андреевич и закрыл папку.
— Какой тон?! Какой тон? — изумился Романус. — Я обращаюсь к писателю, пусть он подтвердит свое возмущение по поводу того, как калечат у нас музыкантов!!
— Позвольте... — начал я, видя изумленный взгляд Андрея Андреевича.
— Нет, виноват! — закричал Романус Андрею Андреевичу. — Если помощник, который обязан знать сцену как свои пять пальцев...
— Прошу не учить меня, как знать сцену, — сказал Андрей Андреевич и оборвал шнурок на папке.
— Приходится! Приходится, — ядовито скалясь, прохрипел Романус.
— Я занесу в протокол то, что вы говорите! — сказал Андрей Андреевич.
— И я буду рад, что вы занесете!
— Прошу оставить меня в покое! Вы дезорганизуете работников на репетиции!
— Прошу и эти слова занести! — фальцетом вскричал Романус.
— Прошу не кричать!
— И я прошу не кричать!
— Прошу не кричать! — отозвался, сверкая глазами, Андрей Андреевич и вдруг бешено закричал: — Верховые! Что вы там делаете?! — и бросился через лесенку на сцену.
По проходу уже спешил Стриж, а за ним темными силуэтами показались актеры.
Начало скандала со Стрижом я помню.
Романус поспешил к нему навстречу, подхватил под руку и заговорил:
— Фома! Я знаю, что ты ценишь музыку и это не твоя вина, но я прошу и требую, чтобы помощник не смел издеваться над музыкантами!
— Верховые! — кричал на сцене Андрей Андреевич. — Где Бобылев?!
— Бобылев обедает, — глухо с неба донесся голос...
Актеры кольцом окружили Романуса и Стрижа. Было жарко, был май. Сотни раз уже эти люди, лица которых казались загадочными в полутьме над абажуром, мазались краской, перевоплощались, волновались, истощались... Они устали за сезон, нервничали, капризничали, дразнили друг друга. Романус доставил огромное и приятное развлечение.
Рослый голубоглазый Скавронский потирал радостно руки и бормотал:
— Так, так, так... Давай! Истинный Бог! Ты ему все выскажи, Оскар!
Все это дало свои результаты.
— Попрошу на меня не кричать! — вдруг рявкнул Стриж и треснул пьесой по столу.
— Это ты кричишь!! — визгнул Романус.
— Правильно! Истинный Бог! — веселился Скавронский, подбадривая то Романуса: — Правильно, Оскар! Нам ребра дороже этих спектаклей! — то Стрижа: — А актеры хуже, что ли, музыкантов? Ты, Фома, обрати свое внимание на этот факт!
— Квасу бы сейчас, — зевая, сказал Елагин, — а не репетировать... И когда эта склока кончится?
Склока продолжалась еще некоторое время, крики
Но меня уже не интересовала склока. Вытирая потный лоб, я стоял у рампы, смотрел, как художница из макетной — Аврора Госье [138] ходила по краю круга с измерительной рейкой, прикладывала ее к полу. Лицо Госье было спокойное, чуть печальное, губы сжаты. Светлые волосы Госье то загорались, точно их подожгли, когда она наклонялась к берегу рампы, то потухали и становились как пепел. И я размышлял о том, что все, что сейчас происходит, что тянется так мучительно, все получит свое завершение...
138
Аврора Госье. — Елена Сергеевна полагала, что Булгаков имел в виду художницу Нелли Стругач. Между тем Л. М. Яновская считает, что писатель запечатлел художницу И. К. Колесову (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 163).
Склока меж тем кончилась.
— Давайте, ребятушки! Давайте! — кричал Стриж. — Время теряем!
Патрикеев, Владычинский [139] , Скавронский уже ходили по сцене меж бутафорами. На сцену же проследовал и Романус. Его появление не прошло бесследно. Он подошел к Владычинскому и озабоченно спросил у того, не находит ли Владычинский, что Патрикеев очень уж злоупотребляет буффонными приемами, вследствие чего публика засмеется как раз в тот момент, когда у Владычинского важнейшая фраза: «А мне куда прикажете деваться? Я одинок, я болен...»
139
Патрикеев, Владычинский... — Прототипы: блестящие актеры Художественного театра Михаил Михайлович Яншин (1902-1976) и Борис Николаевич Ливанов (1904-1972).
Владычинский побледнел как смерть, и через минуту и актеры, и рабочие, и бутафоры строем стояли у рампы, слушая, как переругиваются давние враги Владычинский с Патрикеевым. Владычинский, атлетически сложенный человек, бледный от природы, а теперь еще более бледный от злобы, сжав кулаки и стараясь, чтобы его мощный голос звучал бы страшно, не глядя на Патрикеева, говорил:
— Я займусь вообще этим вопросом! Давно пора обратить внимание на циркачей, которые, играя на штампиках, позорят марку театра!
Комический актер Патрикеев, играющий смешных молодых людей на сцене, а в жизни необыкновенно ловкий, поворотливый и плотный, старался сделать лицо презрительное и в то же время страшное, отчего глаза у него выражали печаль, а лицо физическую боль, сиплым голоском отвечал:
— Попрошу не забываться! Я актер Независимого Театра, а не кинохалтурщик, как вы!
Романус стоял в кулисе, удовлетворенно сверкая глазом, голоса ссорящихся покрывал голос Стрижа, кричавшего из кресел:
— Прекратите это сию минуту! Андрей Андреевич! Давайте тревожные звонки Строеву! Где он? Вы мне производственный план срываете!