Записки понаехавшего
Шрифт:
В Протопоповском переулке темно. Редкие прохожие, точно летучие рыбы, на минуту выпадают из темноты в светлый круг фонаря и через несколько шагов снова в нее ныряют. Мужской голос низкий, толстый и чугунный, а женский высокий, пронзительный. Стеклорез, а не голос.
— Ларис, давай в Перекресток зайдем. Пивка купим. Ударим по темному Крушовице…
— Валер, ты что, совсем, что ли! Ведь пост же!
— А вчера, когда ты еще в пять утра… и после обеда я к тебе… в смысле мы… Не, я разве против — я только за! Всеми этими, как говорится…
— Валера! Дурак! Вчера был праздник! Настоящий женский праздник! Мы же его всегда… Нет, ну надо было меня так выбесить! Дурак! Таких простых вещей не понимать… Домой пошли!
Две девушки стоят в огромном отделе бижутерии. На бескрайней стене перед ними на гвоздиках
— Оль, мы сегодня уйдем отсюда?
Молчание.
— Оль, а Оль… Мы сегодня уйдем отсюда или нет?!
Оля, маленькая и щуплая, точно чижик, не повернув головы, отвечает паре серег, усыпанных рубинами величиной в сто пятьсот карат каждый:
— Ир, ты чо, не видишь — я в коматозе.
Женщина лет сорока, перемазанная такими густыми синими тенями, что кажется, у нее на лице наступили сумерки, в сбившейся набок прическе то ли из щипаной нутрии, то ли из кролика, говорит бесцветным, точно пятновыводитель, голосом низкорослому мужчине с большой клетчатой сумкой:
— Вот давай ты сейчас этого не будешь здесь. Вот не будешь и все. Игорек наш тим-лидер. Хули тут непонятного-то?
— Девушка, будьте добры мне свининки попостнее, — попросил мужчина в замшевой куртке продавщицу мясного отдела.
— Само собой, попостнее, — отвечала та, — ведь сейчас пост.
И, протягивая руку за куском мяса, ни с того ни сего сказала своей соседке по прилавку:
— Я как дверь открыла, как взглянула на него — так у меня внутри все обосралось.
Та ничего не ответила, только собрала губы в куриную гузку и со значением покачала головой.
Теперь свах нет — да и кому они нужны? Теперь жених о невесте знает все, включая количество детей, мужей и брата-алкоголика в Туле. Да что брат, если даже и пломбы на невестиных зубах жених сам, своим языком ощупал неоднократно задолго до свадьбы. С закрытыми глазами он найдет ее точку «ж», а она его точку «м». Какая уж тут интрига при такой простоте нравов… Раньше все было куда как интереснее. К примеру, в средние наши века, в Москве кроме свах были еще и специальные смотрельщицы — доверенные лица с обеих брачующихся сторон. Приходили они, скажем, осматривать невесту. Не хромая ли она, не уродина ли, не шелудива ли. С невестой даже разговаривали (теперь в это трудно поверить!), чтобы убедиться — слышит ли она вопрос (не глуха ли), отвечает ли впопад (не дура ли), не картавит (не француженка ли). Короче говоря — к женитьбе подходили серьезно. Отсюда со всей очевидностью можно сделать вывод о том, что сейчас… Однако мы не сделаем. Что ушло — то ушло. Не вернуть. Но бесценный этот опыт мог бы пригодиться нам не только в матримониальных вопросах. Возьмем, к примеру, выборы. Ведь как оно получается — выбираем мы высокого, красавца, речистого, либерала и демократа, чуть ли не борца за права человека, а после выборов вдруг оказывается, что он и ростом мал, и двух слов толком связать не может, и не то что за права человека, а совсем наоборот — служил в известных органах. Хорошо еще, что не шелудив. Где были наши смотрельщики в
Поздно. Некому показывать. Да и нечего. Одно только и утешает, что и со свахами у наших предков случались такие загогулины… Родители невесты тоже не лыком были шиты — сватали одну дочь, умело драпируя ее занавеской во время смотрин, а замуж выдавали совершенно другую. Случалось, что и уродину, и хромую, и шелудивую.
Если присмотреться к афишам разных кинотеатров и домов культуры на окраинах Москвы, то с первого взгляда может показаться, что они многолетней давности. Выступают где-нибудь в глухих закоулках Капотни или Медведково давно вышедшие в тираж Малинины, Серовы и прочие Алены Апины. Чем ближе ко МКАДу — тем старше давно угасшие звезды нашей эстрады. Астрономически говоря — это уже и не звезды, а мелкие астероиды и космический мусор. Самые старые, вроде какого-нибудь древнего, еще в индийских джинсах Богдана Титомира или Неласкового мая вообще поют и пляшут за еду в красных уголках жилконтор. Пенсионеры и ветераны, которые одни только и посещают такие бесплатные концерты, утверждают, что на них можно иногда видеть настоящего Иосифа Кобзона. Не того бессмертного, который в сверкающих черных кудрях до плеч безостановочно поет в Кремле, а другого, похожего на еще не исполосованный кинжалом портрет Дориана Грея, сморщенного, лысого до мозга костей, еле слышно сипящего «Не расстанусь с Комсомолом, буду вечно молодым…».
Мало кто знает, что длина носа столичного жителя в среднем на несколько сантиметров больше носа провинциала. Москвич, к примеру, может отличить по запаху не только сторублевую купюру от пятисотенной, но даже деноминированную банкноту от неденоминированной. А уж по следу стодолларовой бумажки не только взрослый москвич, но даже и пятилетний ребенок может идти часами и ни разу не свернет в сторону от цели даже в метро. Не то — провинциал. Житель какого-нибудь Воронежа или Тамбова даже пятак от рубля отличить не может. У тамбовских, кстати, чаще всего нос вообще картошкой. Конечно, такой нос имеет и свои недостатки. Москвичей изводят частые насморки. Стоит москвичу приехать, к примеру, в культурную столицу, и на него нападает такой чих… Петербуржцы как увидят чихающего человека — так сразу подходят и вежливо объясняют ему, как пройти
Изучая историю уездного города Александрова, наткнулся на любопытный факт. В девятнадцатом веке городской голова, купец первой гильдии Иван Федорович Баранов каждый год лично от себя давал приданое пяти бедным девушкам на выданье. И тут я задумался… Бедные девушки у нас не перевелись. Богатые городские головы… стали еще богаче. Мягко говоря. Ежели представить, скольким невестам смог бы выдать приданое, к примеру, столичный градоначальник… Хоть бы и давал он его каждый квартал… Можно повредиться в уме. Градоначальница же северной столицы могла бы давать приданое бедным юношам. Наши отцы родные могли бы раскошелиться на президентское и премьерское приданое. Вот тут-то мы бы и посмотрели, кто из них роднее. Конечно, к этому делу надо с умом подойти. Если всё пустить на самотек, то сейчас выяснится, что все бедные девушки совершенно случайно племянницы, свояченицы и даже тещи градоначальников, премьеров и президентов. Тут нужна всероссийская лотерея… Нет, они пометят выигрышные лотерейные билеты. Или просто не пустят их в тираж. Бедные девушки будут с ума сходить, скупать пачками проигрышные билеты, биться в истерике головами о лотерейные барабаны… а потом окажется, что беднее всех, к примеру, жена столичного градоначальника. Какие-нибудь либералы подымут крик, что она, мол, давно замужем… Как дети, ей-Богу. К тому времени она официально разведется и все свое имущество перепишет на пчел. Начнутся демонстрации. Невест станут разгонять ОМОНом, Басманный суд немедленно выяснит, что Ходорковский и Лебедев лично причастны к лотерейному обману бедных девушек и добавит им еще по два срока… Кончится всё тем, что… Да ничем хорошим не кончится. Можно подумать, что у нас были случаи, когда кончалось хорошим. Я не виноват, что у нас получается как всегда. Хотел-то я как лучше.
Оказывается, молодой Иван Грозный венчался на царство перед самой первой женитьбой. Подумаешь, — скажете вы. Какая разница-то? До или после. А большая. Случись развод — жене его от царства, как от имущества, приобретенного до брака, не досталось бы не токмо какого-нибудь Смоленска или Тулы, но даже и самой малой Тьмутаракани.
Женщина в потертом каракулевом полушубке с перламутровой, размером с чайное блюдце пуговицей у ворота, спрашивает продавщицу в ювелирном: