Записки понаехавшего
Шрифт:
Завершая экскурсию по музею, присмотримся к еще одному шедевру русской книжной графики. Это офорт «Иван Грозный заживо переплетает сына», выполненный неизвестным художником-акмеистом. Как сверкает в руке Грозного царя занесенное над сыном огромное переплетное шило! К сожалению, сама книга не сохранилась. Из косвенных источников установлено, что называлась она «Отцы и дети». Но кто ее автор и о чем она…
Если не брать в расчет разные художественные и картинные галереи, то всякая музейная экспозиция, какому бы предмету она ни была посвящена — всегда начинается с наидревнейших времен. К примеру, в музее авиации покажут вам самодельные крылья какого-нибудь народного умельца и такой же самодельный клюв, которым он отбивался от жены и соседских мальчишек при взлете; в музее электроники у входа лежит на бархатной подушке самая первая на свете кремниевая микросхема, края которой неровно обработаны зубилом кроманьонского человека; в музее народов крайнего Севера Сахары это маленький сушеный кузнечик, от которого произошли многочисленные племена туарегов и тигуанов… В московском музее истории хлебного дела таким экспонатом являются останки мужчины древнего племени
Но перейдем ко временам более мирным и менее людоедским. Вот лежит на специальном помосте двухметровый обломок дыры от Царь-Бублика, испеченного еще при Иване Грозном. Царь-Бублик был исполинских размеров. Только маковые зерна, в которых его обваляли при выпечке, величиной с крупный горох. Вокруг бублика водили хоровод сто пятьдесят восемь с половиной девок и пели английскую народную песню про бутерброд с колбасою, который сманил на прогулку краснощекую сдобную булку.
Отчего же английскую, спросите вы? А оттого, что испекли Царь-Бублик к приезду английского посланника сэра Робина Бобина Барабека, который привез ответ английской королевы Елизаветы на письмо нашего царя с предложением идти за него. Тогда еще никто не знал, что посланник привез невежливый отказ, и потому встречали Барабека по-царски. А уж как узнали… В архивах Тайного приказа есть записи о том, что сэр Робин страшно маялся животом, поедая Царь-Бублик в течение двух недель без всякого перерыва на еду и сон. Так и не смог одолеть он царского угощения — оно его одолело.
Рядом с обломком висит на стене в темной раме слоеного теста небольшая картина «Иван Грозный затягивает на шее сына баранку».
Перейдем в следующий зал. Перед нами один из первых документов, регламентирующих печение пирогов в Российской империи: «Устав о добропорядочном пирогов печении». В нем один из параграфов навсегда запрещает делать пироги из грязи, глины и строительных материалов. Увы, этот устав, как и многие другие уставы, указы и уложения не возымел действия. Уж такой мы, видно, народ. Переставши делать пироги из досок, кирпичей, толстых строительных гвоздей и прочей дряни, стали печь их с котятами, а конфеты лепить и вовсе черт знает из чего…
В отличие от Царь-Бублика, Царь-Баранку изготовили в булочной Филиппова специально к Нижегородской ярмарке летом девятьсот третьего года. Для того чтобы размачивать ее в чае, на фарфоровых заводах Кузнецова была изготовлена чашка под стать баранке. Дюжина здоровых мужиков поднимала Царь-Баранку, чтобы окунуть ее в чай. Что и говорить — не обошлось без того, чтобы два человека упали в чай, а поскольку он был с ромом, откачать их удалось с большим трудом — так они сопротивлялись. В восемнадцатом году недоеденные окаменевшие остатки баранки реквизируют для нужд столовой Нижегородского губкома большевиков, где, судя по документам, их грызут еще три года, после чего следы Царь-Баранки теряются.
Что же до пряников, то в столице они всегда были привозными. До конца восемнадцатого века Москву пряниками снабжала Вязьма. От тех, «вяземских» времен остался нам пряник в виде двуглавого орла. Был он так искусно и с таким и подробностями испечен, что томился в музее недолго — в один прекрасный день взмахнул глазированными крыльями и улетел. Вот это пустое место с остатками орлиного пряничного помета и показывают экскурсантам. Теперь-то о вяземских пряниках почти никто не помнит даже и в самой Вязьме, а не то что в Москве — всё заполонили тульские пряники. Если все же испечь вяземский пряник и положить его рядом с тульским, можно увидеть, как последний станет черстветь и плесневеть буквально на глазах. Кстати, если уж речь зашла о пряниках, нельзя не рассказать об еще одном пряничном экспонате. Всем известно, что самые распространенные пряники — печатные, но мало кто знает, что в девятьсот пятом году на Пресне в большевистской подпольной пекарне восставшие рабочие пекли непечатные пряники. Продавали их как по одному, так и в наборах из трех или четырех пряников, уложенных в специальные коробки таким образом, чтобы получались трех— или четырехэтажные выражения. Один трехэтажный набор чудом сохранился. На нем мелкими буквами такое написано… Пекли их аж до семнадцатого года. В начале восемнадцатого власти пекарню в одночасье прикрыли и от пряников решительно перешли к кнутам.
В том разделе экспозиции, что посвящен калачам, не пройдем мимо небольшого раскрашенного лубка «Пьяные охотнорядские мясники, взяв в руки свиные рыла, отправляются в калашный ряд». Не стоит, однако, думать, что пекари были беззащитны перед свирепыми мясниками. В архивах тверской полицейской части сохранился протокол допроса одного дюжего подмастерья калашников, который только взятием саечек за испуг сделал трех мясников инвалидами.
Одним из излюбленных народных лакомств были и остаются крендели. В Россию впервые крендель привез Петр Первый из Выборга, для чего ему пришлось осадить и взять город штурмом. Начиная с середины девятнадцатого века, у нас пекут самые разнообразные крендели — большие и маленькие, соленые и сладкие, с маком и орехами, с тмином и сыром. Не стану вас утомлять рассказами о них, но обращу внимание на странную, на первый взгляд, фотографию маленького кренделька, висящую в самом углу зала. Половина его изображения закрыта точно серой вуалью. Это тот самый кренделек, которым несколько лет назад подавился Джордж Буш-младший. И серая вуаль, как
Есть в Москве Сверчков переулок. Назван он так потому, что с екатерининских еще времен торговали здесь певчими сверчками, привезенными с Дальнего Востока — из Китая, Вьетнама и даже Сиамского королевства. Полюбились песни сверчков и вельможам, и купцам, и простому народу. Конечно, народ слушал своих, запечных, и этим был доволен, а вот вельможи выписывали себе тысячных заморских солистов. Выделывали они такие рулады, что особенно чувствительные дамы и девицы не выдерживали — пускали слезу, иногда и две. Одна беда — уж больно здоровы и страшны были сверчки на вид. Даже золоченые клетки не придавали им авантажности. Тогда придумали шить им крошечные камзольчики и башмачки с серебряными пряжками на все шесть ног. Нашли какого-то еврея-портного, который не только обшил их с головы до ног, но и смастерил им крошечные скрипочки. У князя Потемкина-Таврического был сверчковый квинтет, который играл и пел из Гайдна, Моцарта и Генделя. Бывало, их сиятельство наприглашает к себе гостей и давай их потчевать сверчковой музыкой. Как заиграют они «Маленькую ночную серенаду», как начнут подпевать своим скрипочкам — так у графа Румянцева-Задунайского чуть не апоплексический удар делается. В пику потемкинскому, Румянцев решил устроить свой сверчковый оркестр, но не на западный манер, а на наш, русский. Немедля послали за евреем-портным, и тот графским сверчкам сшил кумачовые косоворотки, стачал смазные сапожки из телячьей кожи самой тонкой выделки да смастерил такие звонкие балалаечки, что в момент, когда заиграли они русскую народную песню «Прощай радость, жизнь моя…», особенно чувствительные дамы и девицы не только пустили слезу, но и заплакали в три, а некоторые и в четыре ручья…
Оставим, однако, сверчков. Не за ними мы пришли в этот переулок. А пришли мы в один из уютных домов, оштукатуренных на классический манер. Такие стали строить в Москве как раз после войны с французами. В нем находится музей часов с кукушкой, который и является предметом нашего интереса.
История часов с кукушками берет начало в средневековье, в немецком Шварцвальде. Именно там появились первые, еще несовершенные часы подобного рода. Как известно, немец — существо настолько точное и аккуратное, что без часов и весов своей жизни не мыслит. Ну с весами-то просто — их издревле немецкие крестьяне делали из подручных материалов. С часами дело обстояло сложнее, поскольку в то время часовые механизмы были по карману только очень богатым людям. Кто был тот первый находчивый Михаэль или Отто, прибивший к стене дома деревянный кружок с цифрами и двумя гвоздиками-стрелками — нам неизвестно. Понятное дело, что приходилось как минимум раз в час передвигать стрелки этих, с позволения сказать, «часов», но такие мелочи никого не смущали — ведь появилась возможность назначать встречи к определенному часу, вставать не с петухами, а точно в пять утра (ночью стрелки также неукоснительно передвигались младшими детьми по очереди) и производить другие простейшие арифметические операции с временем. Летом крестьянин и его семья дома не сидели, а потому часы выносили во двор и прибивали к какому-нибудь дереву. Имя первого Германа или Фридриха, случайно прибившего кружок с часами аккурат под дуплом, в котором жила кукушка, история не сохранила. Все остальное было делом немецкой техники. Стали дрессировать кукушек и уже добились того, что они не только куковали при переводе стрелок, но и сами, за горсть зерен, научились их лапками подтягивать к нужной цифре… но тут подешевели механические часы.
Когда в конце восемнадцатого века часы с кукушкой добрались до России — были они уже с механическими птичками внутри. Наши купцы, торгуясь и сбивая цену на немецкую диковину, покупали часы без кукушек, полагая, что при продаже в России они этих птичек наловят даром и насажают в домики за дверцами хоть по две, однако все оказалось не так просто. Пойманные кукушки клевали от тоски циферблат, засоряли насмерть пометом часовой механизм и вообще норовили улететь.
К сожалению, тех, самых первых, привезенных в Россию часов без кукушек, не сохранилось. Открывают экспозицию часы, бывшие в приданом принцессы Гессен-Дармштадтской, первой жены тогда еще цесаревича Павла Петровича. Зная любовь Павла к солдатикам и всему, что с ними связано, немецкие мастера устроили так, что из домика часов, сделанного в виде полосатой караульной будки, каждый час выскакивала вовсе не кукушка, а прусский пехотинец в полной амуниции и парике с буклями и косичкой. Как только часы начинали бить, солдат делал своим игрушечным ружьем «на караул». Мало того, в полдень и в полночь из будки выходили еще два солдата и унтер-офицер с толстыми усами. Все четверо с изумительной четкостью, точно заведенные, метали артикул по флигельману [6] . Павел был настолько заворожен часами, что первую брачную ночь вставал с постели каждый час, чтобы полюбоваться их работой. Принцесса же… но про это мы рассказывать не станем, поскольку подробности такого характера никакого касательства к истории часов с кукушками не имеют.
6
«Метать артикул» означало в те времена выполнять ружейные приемы. Что же такое флигельман, я и понятия не имею. Да и какое это может иметь для нашего рассказа значение? Никакого. Можно подумать, что он нам родственник, этот Флигельман. Даже не однофамилец. Короче говоря — не морочьте себе голову. Читайте дальше.
После смерти императора от внезапного апоплексического удара табакеркой в висок, часы вместе с престолом по наследству перешли к старшему сыну. Александр был не охотник до разных механизмов, хоть бы и с солдатиками. Лежали часы в какой-то дворцовой кладовой, а потом и вовсе пропали. В музей принес их в самом конце прошлого века богатый неизвестный человек, купивший уникум на заграничном аукционе антиквариата. Администрация музея хотела узнать хоть имя этого человека, чтобы повесить под часами благодарственную табличку… но, нет. Как ни просили его, как ни уговаривали — не открылся. Хочу, говорит, остаться неизвестным и богатым. Должно быть, и остался.