Записки prostitutki Ket
Шрифт:
Через полчаса мы были у него.
В комнате был эротичный полумрак, мой герой сидел напротив в джинсах и рубашке.
Я полулежала на кровати перед журнальным столиком, свесив ножку на пол, и пила вино; я была уже почти голая и согласная; я уже чувствовала, как он схватит меня грубо этими сильными руками, завалит и сделает все, что хочет… Да что там, я была мокрая насквозь.
Он сидел напротив, как-то слишком серьезно смотрел мне в глаза, и в тот момент, когда стало ясно – у меня там уже
…Упал на колени. Ну да, шарахнулся на пол, наклонился, подполз и схватил губами большой палец на моей ноге.
Я взвизгнула и обалдела.
Он выпустил мой палец, по-щенячьи глянул мне в глаза и громко зашептал:
– Хочешь, я буду твоей шлюшкой?
– Эээ… кхх? – спросила я и подумала, что челюсть мою, пожалуй, стоит ловить где-то возле пола.
– Делай со мной все, что хочешь, моя госпожа. Я буду делать то, что ты скажешь. Я твоя маленькая шлюшка…
– Эээмммм… а ты не хочешь меня трахнуть? – я, как дура, все еще надеялась, что в нем проснется тот грубый альфа-мачо, который сидел рядом со мной чуть меньше двух часов назад.
Он стоял на коленях и молчал.
– Эээй, может, ты встанешь? – потихоньку раздражалась я.
Он помотал головой и тускло спросил:
– Я тебе не нравлюсь?
Вот это ж надо было так попасть!
Я люблю сильных, властных, грубых мужчин. Я люблю, чтобы меня покрепче…
Но оно, вот это вот, стояло тут на коленях, потому что, блин, мой внутренний голос два дня назад мне нашептал: «Вот это, Катька, мачо…»
Внутренний голос, сволочь, хмыкнул, стыдливо забился в уголок и сказал: «Прости, ну облажался…»
Ситуация была комичная. Я сидела в одних трусах и в шоке, а мой коленопреклоненный мачо, похоже, и не думал вставать.
– Ну… – неопределенно сказала я, – нравишься, но… я как-то рассчитывала на другое.
– Ты не можешь быть госпожой? – безнадежно спросил он.
– Нет, я-то все могу, – взорвалась я, – но ты бы хоть предупреждал заранее, что ли…
– Прости, – шепнул он и потянулся целовать мою ступню, – прости свою маленькую шлюшку…
Расстегнул ремень и начал стягивать джинсы. Он был без трусов.
– Ты меня накажешь? – спросил он с надеждой.
– Ремнем, что ли? – вдруг развеселилась я.
– Хочешь, ремнем, – шептал он, – а хочешь… сейчас…
Он подскочил и растворился в другой комнате.
– Бля! – сказала я вслух.
Мой прудик пересох, и рыбки сдохли.
Вернулся он с наручниками, довольно крупным фаллоимитатором и тюбиком дешевенького крема. Для рук.
– Ты бы смазку купил, что ли, – скептически хмыкнула я, – копейки ж стоит.
– Прости, – залепетал он, – на следующий раз возьму.
Снял джинсы, встал на четвереньки и уткнулся
И в следующий час я отрабатывала вполне себе рабочую программу и думала, что это ж надо иметь такое дурацкое счастье, чтобы из всего, блин, пятимиллионного города умудриться познакомиться именно с таким – со шлюшкой, ползающей на коленях, смотрящей в пол и визжащей от восторга с крупными предметами в непредназначенных местах.
– Слушай, – заорала я из ванной, отмывая потом руки от крема, – а зачем был этот цирк в кафе? Ты что, не мог сразу сказать, что ты такой?
Я вышла из ванной и начала одеваться.
– Ну неет, – проблеял он, все еще лежа враскорячку на полу, весь в этом белом креме, – я и правда люблю пожестче, а это… ну… вот… я…
– Ага, – съязвила я, – вот только надо было уточнить, кто кого будет пожестче. Мачо, блин!
И вызвала такси.
Ко мне он так и не притронулся. Да я уже и не хотела.
Считай, бесплатно отработала вторую смену.
Карма, да?..
Вуду-пипл
Ангелина ревела некрасиво, по-бабьи, размазывая темные, пополам с тушью, слезы.
Сморкалась, вздыхала, всхлипывала и подвывала, обтирая измызганной салфеткой опухшее пятнистое лицо.
Пожалеть ее не хотелось.
Дать подзатыльник, встряхнуть и наорать – хотелось.
А пожалеть – нет.
Хотя какая она, к черту, Ангелина.
Люська ее зовут.
Люська – она Люська и есть.
А Ангелина – это так, рабочее. Ну, как сказать клиенту, что тебя зовут Людка?
Людке-Ангелине тридцать один. Возраст, когда уже можно набраться ума.
Но, когда раздавали мозги, она стояла за попой. И попа ей досталась красивая. А к попе, бонусом, способность думать ею же. Бонус не самый прикольный, чего уж.
Долго рассказывать, как и почему мы оказались в одной компании, да и неважно.
Люська ревела по-бабьи, размазывая слезы.
Азиз снова от нее ушел.
Азиз – таджик, жену имеет, таджичку, живущую с ним же, и двоих детей.
Он пользует Люську раз или два в неделю, и вот уж третий год клянется, что однажды уйдет от жены и женится. На Люське.
Непременно.
А пока что – пусть будет все как есть.
Люська зарабатывает телом, а он – как стрельнет – устраивает ей игрушечные ревности: бьет мебель и посуду в ее съемной квартире, за которую, конечно же, не платит.
За мебель, в смысле, а за квартиру – тем более.
Азиз кричит, что Люська шлюха, но не брезгует гулять на заработанные ею деньги.
И одалживать иногда. Безвозвратно.
Но он же любит Люську и женится на ней, конечно же.
А чего деньги в семье, пусть и в будущей, считать?