Записки психиатра. История моей болезни

Кандинский Виктор Хрисанфович

Неужели приведенный им в пример человек понимал значение убийства? Значит, он понимал, что убийство есть грех. Выходит, что он хотел искупить свои прежние грехи путем нового греха. Где же тут логика, которая обязательна и для сумасшедшего, раз предположено, что он понимал им совершаемое? Но если он не считал убийство грехом или, вообще говоря, делом непозволительным, то ясно, что он не понимал значения убийства. Итак, свобода суждения у этого человека весьма сомнительна.

Предположим, пожалуй, что свобода суждения была сохранена этим больным. Была ли у него свобода выбора, другими словами, одинаково ли мог он в данный момент совершить убийство и удержаться от этого дела? Если он это мог одинаково и, тем не менее, совершил убийство, то, значит, он опять не понимал значения убийства, ибо если бы он понимал, то само это понимание

заставило бы его удержаться от совершения дела, раз удержаться ему ничего не стоило.

Но нет! Ведь д-р Б.В. Томашевский сам сообщал, что его больной удерживался, отчаянно удерживался, всеми силами своей нравственной природы, возмущающейся перед совершением убийства, он боролся против болезненного побуждения убить, но в результате все-таки был побежден – убийство совершилось. Значит, велика же, несоразмеримо велика была сила болезненного побуждения, когда оно, в конце концов, поработило себе всю психическую личность человека. Где рабство, там нет свободы; где нет свободы воли, там нет места и вменению.

Но если бы я принял на веру диагностику д-ра Б.В. Томашевского, определившего у своего больного меланхолию, я бы прямо сказал: если он меланхолик, то он не может представить самого необходимого условия для вменения, он не может обладать способностью свободного выбора именно потому, что при меланхолии не может быть «свободной» деятельности мысли. В самом деле, разве можно ожидать какой-нибудь свободы там, где сущность душевной болезни именно и сводится к явлениям психической задержки, к подавленности, крайне медленному и тяжелому движению представлений. Результатом формальных расстройств в сфере представлений при меланхолии являются: гнетущие чувства; упорно сверлящие мозг, все одни и те же идеи; насильственные или принудительные импульсы. «Hemmung», «Zwang», «гнет», «насилие», «задержка» – все это вещи, свободе противоположные. При меланхолии болезненное представление, раз застрявшее в сознании, так там укрепляется, так глубоко пускает свои корни, что его оттуда не только другим, да еще нормального характера, представлением не выживешь, его, я полагаю, колом из сознания не выпрешь. Тут уже прямо странно будет искать свободу выбора, тут не может быть и речи о способности руководиться здоровыми идеями в своих поступках.

Доктор М.П. Литвинов теперь. Он привел нам в пример больного, прогрессивного паралитика, который будто бы убил у него, д-ра Л-ва, в городском приюте другого больного; но при этом будто бы не только понимал свойство своего деяния и знал его последствия, не только понимал значение убийства, но и мог в момент совершения убийства руководить своими поступками.

После всего сказанного мною я считаю возможным обойтись без подробной критики утверждения доктора М.П. Литвинова, а скажу прямо: одно из двух, либо доктор М.П. Литвинов ошибся в распознавании, и тот субъект, про которого он говорит (а я знаю, что он имел в виду некоего В., хотя имени этого он не произнес), в момент деяния не был не только паралитиком, но и вообще не был болен, либо он не мог понимать значения дела, им совершаемого, не мог руководить своими поступками. Ведь, как паралитик, он должен был быть слабоумным, да, кроме того, должен был представлять формальное расстройство в сфере представления в ту или другую сторону (отсутствие бреда я, пожалуй, готов допустить у паралитика). Из предварительного следствия по этому делу, не говоря об объяснениях самого В., который и теперь у нас в больнице (а был он обвинен в этом убийстве, если не ошибаюсь, в 1880 году), я знаю, что и накануне дня смерти крестьянина Ильина (смерти, относительно которой еще представляется вопрос, было ли тут убийство или самоубийство), и в самый день того события В-д был связываем в горячечную рубаху. Если В-д в день смерти крестьянина Ильина находился в полном сознании и при том даже мог руководить своими поступками, то зачем же доктор М.П. Литвинов одевал его в эту горячечную рубаху?

По-моему, лучше и не отыскивать таких случаев, чтобы две взаимно параллельные линии между собой пересекались.

Природа и действительность резких скачков не знают. Нет резких границ между психическим здоровьем и психической болезнью, т. е. нет их в действительности. Но искусственно, путем логического построения, мы можем установить резкую границу между здоровьем и душевной болезнью, и эту логическую, искусственно проведенную границу дает нам именно критерий вменяемости или критерий свободы действования.

«Что такое есть психическая болезнь, так же трудно определить (говорит Крафт-Эбинг), как и определить, что такое есть психическое здоровье». Логически для меня психически больной человек определяется так: это такой человек, которого я по совести не могу считать морально ответственным за его поступки. Итак, моральная свобода есть для меня здоровье, человек морально не свободный есть человек психически больной.

Всего труднее установить отношение закона к преступному деянию, совершаемому в промежуток между приступами периодической душевной болезни; даже в том случае, если люцидный субъект во время совершения деяния ничем с клинической точки зрения от здорового человека не отличается, вменение, все-таки, здесь не должно иметь место. Спрашивается, почему?

Потому, что caeteris paribus, этот субъект все-таки не равен здоровому человеку. У здорового человека я не буду презюмировать душевную болезнь, потому что, говоря проще, здоровье есть правило, а болезнь – исключение. Но люцидный субъект – дело другое. Тут я знаю, что данное лицо несколько времени тому назад находилось в состоянии невменяемости и через несколько времени снова должно придти в это состояние. Здесь правилом является, скорее, отсутствие свободного волеопределения, чем его присутствие. Поэтому в разбираемом случае я имею право сделать презумпцию состояния невменяемости и сказать: если логически нельзя исключить, что это лицо в момент деяния libertatis consilii не имело, то следует принять, что оно действительно в момент дела не имело этой свободы. Итак, здесь можно презюмировать состояние невменяемости, ибо здесь можно презюмировать невозможность разумно свободного выбора между различными мотивами действования.

Заключение

Не потому человек находится в состоянии невменяемости, что он болен, но наоборот, тогда-то лишь и можно назвать человека больным, если у него не оказывается полной наличности условий свободного волеопределения, не оказывается свободы выбора того или другого образа действования.

Эта свобода выбора бывает ограничена в человеке двумя путями:

1. Бывает у него весьма малое число мотивов действования, например, один, так что и выбирать ему, в сущности, не из чего (отсутствие самого выбора).

2. Бывает, что мотивов в сознании много и они вступают между собою в коллизию; но если нам вперед известно, что тут есть один мотив, относительно всех прочих несоразмерно сильный, то исход борьбы между мотивами нам уже предрешен. А это значит, что и тут нет условий свободного выбора, ибо принудительный выбор есть прямая противоположность выбору свободному (отсутствие свободы в выборе).

Затем позволю себе предложить следующую формулировку редакции 36 статьи:

Условия вменения

Ст. 36. Не вменяется в вину деяние, учиненное лицом, которое, по постоянному своему состоянию, или по состоянию своему во время учинения деяния¹⁹, не могло понимать свойства и значения совершаемого, или же не могло руководиться в то время здравым пониманием²⁰ в действовании своем.

Суд, если признает необходимым, может или отдать такое лицо под ответственный надзор родственников или других лиц, пожелавших принять его на свое попечение, или же, в случае душевной болезни, поместить его во врачебное заведение, впредь до выздоровления, удостоверенного установленным порядком, или же впредь до особого относительно сего лица определения²¹.

Мотивировка

I. Отношение психиатрии и психологии.

Психология есть наука о душе вообще; психиатрия есть наука о душевном расстройстве. Выводы психиатрии к здоровой душе неприложимы; общие выводы научной психологии для психиатрии обязательны, ибо душа, расстроившись, не перестает быть душою. Рациональная психиатрия неизбежно имеет в своей основе психологию.

II. Понятие о неспособности ко вменению.