Записки ретро-разведчика (Из варяг в греки)
Шрифт:
Стокгольм. Уличное кафе.
Грек Димитриус.
Ледяная вода в бутылке.
Рыжая свиристелка Катька. Рыжая симпатичная свиристелка.
Мне сорок четыре. Целая жизнь позади. Как сказал литературный приятель, с которым мы месяц писали свои романы в избушке на окраине зимнего леса: Пушкин в это время уже помер. А мы, идиоты - живы...
Последнюю фразу он произнес с некоторой гордостью.
Димитриус говорит, что ему пора ехать на дачу, но завтра он ждет меня в гости, и объясняет, как лучше добраться.
Катька скороговоркой
– Можно мы приедем вместе?
– спрашиваю я Димитриуса.
Он на секунду задумывается и с улыбкой кивает: О, кей! Жена и сыновья будет рады!
– И благодарит Катрин за помощь в общении.
Мы распрощались до завтра, и Димитриус ушел легкой походкой с кожаной папочкой в руке.
– У него родственники - миллионеры! Ты слышал?
– заволновалась Катька.
– Что же мне завтра надеть?..
– Ничего, - вяло говорю я.
– Иди, в чем мать родила... Распусти волосы - и венок на голову.
Это, наверное, от жары, у меня такой юмор.
– Ну, ты дурак... Нет, я знаю, что надеть... А сколько лет сыновьям, ты не знаешь? Никогда не была в Греции... А он симпатичный. Нет, вы точно похожи! Каралис - ты оказывается грек!
– провела рукой по волосам.
Видела бы жена эти поглаживания...
...Спрямляя дорогу к метро, мы возвращались через огромное васильковое поле, и я не удержался - лег в густую траву и долго смотрел в голубое майское небо, слушая стрекот кузнечиков. Катька села рядом и стала рассуждать, как вкусен был греческий пирог, приготовленный женой Димитриуса Марией, и как хороши, как свежи были розы на лужайке коттеджа моего шведского однофамильца.
Да, походил мой батя на отца Димитриуса Каралиса, - профессора философии, отставленного хунтой, чья цветная фотография начинала семейный альбом, который мы листали на кремовом кожаном диване.
А мои старшие братья весьма походили на его старших братьев! Особенно черный полковник Янис, с которым Димитриус уже помирился, - он копия моего брата Владимира, ушедшего в восемьдесят втором году...
Фантастика какая-то! Димитриус в сотый раз уверял, что я - настоящий грек! Я посмеивался и говорил, что я - русский. Конечно, конечно, соглашался Димитриус, прихлебывая из бокала вино.
– Я тоже считаю себя шведом, но в душе и по происхождению остаюсь греком! Ты грек! Посмотри, какой ты смуглый! Мария кивала, соглашаясь с развесилившимся мужем. Я пожимал плечами, - может, и грек. Но русский грек
– Каралис, не расстраивайся!
– Катька стала срывать васильки и складывать их в букет.
– Греки - это интересно. Может, окажется, что вы родственники. Будешь сюда приезжать.
– Она оглядела тощий букетик.
– Только я, наверное, скоро уеду...
– Куда?
– я покусывал травинку.
– Домой...
– А чего вдруг?
– я поднялся и сел.
Катька пожала плечами:
– Совсем не вдруг. Просто надоело...
– Понятно, - я пощекотал травинкой
– Знаешь, почему я смуглый и быстро загораю?
– Потому, что грек.
– Нет, - помотал я головой.
– У меня дед по материнской линии был молдаванином. Профессор химии, жил в дореволюционном Тамбове. Александр Николаевич Бузни. Смоляная борода, густые черные волосы...
– Молдаванин?
– Катька вырвала у меня травинку.
– Ну и коктейльчик! Покрутила рыжей головой.
– И ты считаешь себя русским?
– А кем же еще!..
...Я загнал машину через распахнутую аппарель в гулкий трюм парома, дождался, пока матросы закрепят крючьями ее колеса, и вышел на причал.
Катька приподнялась на цыпочки и картинно обвила мою спину руками. Возложила голову на грудь, словно хотела услышать, как бьется мое сердце.
– Поцелуй меня на прощание, - попросила тихо.
– Наверное, мы уже не увидимся.
Я приобнял ее за плечи. Чмокнул в пахнущий шампунем пробор...
Она прижалась всем телом, словно поцелуй в голову разжег в ней желание.
– А в губы?
– она смотрела чуть озорно и грустно.
Я поцеловал в губы и порадовался, что не довелось сделать этого раньше.
Когда я разлепил глаза и потряс головой, Катька постукала ладошками по моей груди:
– Ну, еще!
Я стиснул ее так, что хрустнули косточки, и сам провалился в жаркую пустоту. Даже перестал слышать крики чаек. Ну, дает, соотечественница!
Когда мы разомкнули губы, Катька с сияющими глазами отошла от меня и покосилось на здание морского вокзала. Там на низком крылечке, возле бесшумных дверей, толпились люди. Она словно выглядывала кого-то.
– Ты чего?
– сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
Она прошлась узучающим взглядом по моему лицу и показала красивым пальцем на здание эстонской компании, высившееся в начале длинного мола:
– Я поеду домой с того причала! Паром Эстония!.. Вот тебе мой таллиннский телефон и адрес. Напиши...
Я сказал, что напишу. Она притянула меня за уши и влепила долгий влажный поцелуй в губы.
– Не перестаю удивляться эстонским свиристелкам, - пошатываясь, сказал я.
– А я тебе!
– Почему?
– Потому. Все время хотел этого и строил из себя папашку... Иди, скоро отправление.
– Она подтолкнула меня к трапу, перекрестила и пошла к коробке вокзала с поникшим шведским флагом.
У дверей к ней подошел угрюмый белобрысый парень, и я догадался, что это Эрик. Катька сказала ему что-то язвительно-резкое и стала махать мне рукой - милый уезжает... Артистка!
Эрик хмуро покосился на меня и отвернулся.
Я тоже махнул ей несколько раз и, слегка обиженный этим спектаклем, взошел на паром.
...Когда через много месяцев я позвонил в Таллинн и попросил Катрин, свистящий женский голос спросил, какую Катрин мне нужно, как ее фамилия. Я назвал фамилию.
В трубке задумались.