Записки ретро-разведчика (Из варяг в греки)
Шрифт:
– Но ты его, наверное, любишь?
– Уже не люблю. Он бросил меня ночью у закрытой дачи и уехал с женой. Трусливый ссук! Кобель! Я десять километров шла босиком - одна туфель осталась в доме. А он уехал в машине. Да в Эстонии ни один хуторской парень так не поступит. Сейчас, говорит, что жена решила завести ребенка... Он не должен ее взволновывать.
– Н-да, - сказал я.
А что еще скажешь...
Досталось и негритянской семье, и квартирной хозяйке. Семья грязная, ходят в ночном белье по квартире, шумят по ночам, главный негр пытался ее прихватывать,
– Возвращайся домой...
– Надо мной смеяться будут. Не хочу быть неудачни...вецей...
– Тогда терпи, - сказал я.
А что еще скажешь...
Она быстро окривела и принялась изображать, как маленькие дети, оставленные родителями на улице, расплющивают о ее чистую витрину носы и мажут стекло шоколодными губами: Уа-уа-уа!
– А этот гнусный Улле требует ччсоты...
Она выпила еще и повалилась на тахту.
– Иззвни, я такая пьяная... немного полежу. Пррблем не буит.
Через минуту она уже похрапывала и пускала изо рта пузыри.
Я включил телевизор, посмотрел мировые новости, убрал со стола, вымыл посуду, в одиннадцать вечера поднял Катьку будильником, посадил ее в такси возле гостиницы, дал водителю пятьдесят крон и наказал, чтобы все было океу с доставкой. Еще я сделал вид, что записываю номер его автомобиля.
На ступенях гостиницы меня окликнул седой пьяный швед и попросил прикурить. Я чиркнул зажигалкой, он долго ловил концом сигареты огонек, а когда, дымя и напевая, пошел прочь, я увидел, что зад его штанов вырван, точно собачьими клыками, и белое белье сверкает в дыре.
Я поднялся в номер, принял душ, перевернул обслюнявленную подушку, встряхнул одеяло и лег спать. И неожиданно придумалось ритмичное название рассказа: Барабан, собачка и часы. Вот только, о чем рассказ, подумал я. И нашел ответ: о барабане, собачке и часах. О чем же еще?..
И думалось о том, что я, наверное, старый пенек в тюбетейке, если выпроводил девушку из своей постели, и потерял интерес к жизни и новым впечатлениям, коль не брожу по Стокгольму, которым все восхищаются. Да и по Петербургу давно не брожу - проскочишь на машине по Дворцовой набережной, даже на Петропавловку не глянешь, и в Летний сад не ходил лет десять ... Работа, работа, работа... Даже некогда сходить в лес и понюхать ландыши, как говорил мой старший брат, которого я в повести назвал Феликсом.
Брат, похоже, знал о нашей фамилии не больше моего, хотя и был старше меня на шестнадцать лет. А может, и знал, да темы разговоров у нас были иные. Мы, как и весь советский народ, смотрели в будущее. Фотографии усатых-бородатых дедов в сюртуках и инженерских тужурках казались анахронизмом. Может, они и не были пособниками царского режима, но без них спокойнее. Портрет Есенина с трубкой над журнальным столиком казались привлекательнее твердых пожелтелых карточек с вензелями несуществующих фотографических ателье. Сейчас я так не думаю, но тогда...
Брат ушел в сорок девять лет, и семья осталась без соединяющего лидера. Никто не называл нас тупицами, болванами и вредителями,
И еще думал про жену, сына, дочку, которая скоро должна приехать на каникулы от матери из Мурманска, и вспоминал собаку Юджи и кошку Дашку, которых привезли в дом в один день. Да, пенек я в тюбетейке... И почему в гостинице нет комаров? Им не возлететь до десятого этажа или просто нет, по природе?..
На следующий день я подкатил к магазину на своей бывалой Вольво и сразу увидел Катьку. Она, как ни в чем не бывало, сидела за кассой. Примадонна такая. Будто вчера и не пила.
Вру. Сначала я увидел свой портрет в витрине с надписью на двух языках: У нас в гостях известный русский писатель Дмитрий Каралис со своей новой книгой о жизни в современной России. Встречи с читателями. Автографы. Добро пожаловать! Только потом увидел Катьку.
– Как доехала? Как дела?
– Ой, не спрашивай! Все впорядке, но голова раскалывается. Можешь купить мне воды и аспирину? Я денег дам...
– Может, пивка?
– Нет-нет-нет. Только воды и аспирину. Я пока кофе сварю.
Минут через десять мы с Катькой уже вели, можно сказать, совместное хозяйство. Я заливал шипучую таблетку аспирина минералкой, Катька спрашивала, сколько сахару положить мне в кофе. На двери магазина шлагбаумом висела лаконичная табличка. Мы сидели на кухне в просторном подвале, и от железной винтовой лестницы текла ощутимая прохлада.
– Есть хочешь? В холодильнике сыр, булка, чипсы остались...
– Спасибо, я завтракал. А где наш скиталец Улле? Играет в хоккей или летит на дельтоплане?
– Улле...
– Катька отставила пустой стакан и поморщилась.
– Брр... Звонил. Сказал, чтобы я тебя опекала. Сегодня студенты-слависты должны придти. В три. Как я вчера надралась...
– Сейчас полегчает. Кофейку выпей.
– Он с дачи звонил. Сходим в обед искупаться?
– Искупаться можно - плавки в машине есть. Мне бы в гостиницу съездить, переодеться. Не в шортах же перед студентами выступать.
Катька сказала, что с местными студентами можно встречаться хоть в шортах, хоть в плавках, хоть голышом - им на все плевать. Это же не король Швеции приедет... Впрочем, нет, на короля им не плевать. Вот такие они, шведы.
– Кажется, полегчало...
– Катька потерла веснушчатый нос и вздохнула глубоко.
– Ты извини, что я вчера напросилась...
– Личико ее и впрямь посвежело.
– Это ты извини, что я тебя напоил...
– Я соскучилась по своим.., - Она зябко обняла свои голые плечи. Хорошо, что ты приехал...
И сердце мое обмякло блаженно. Я догадался, что помогло моему организму стойко выдержать натиск феминизма. И отвернулся с улыбкой, разглядывая подвальную кухоньку - печки, духовки, посудомоечную машину; все-таки техника у шведов симпатичная.