Записки секретаря военного трибунала.
Шрифт:
Часто такие дела возникали по доносу лиц, которые по своим личным соображениям хотели, чтобы тот, на кого они доносят, был изолирован. Ведь и в довоенное время, в период репрессий 1937 и 1938 годов, доносы такого рода широко практиковались, ибо в обстановке тех лет каждый доносчик мог рассчитывать на успех.
Запомнилось дело, рассмотренное в военном трибунале Армавирского гарнизона в 1943 году. Житель Армавира Кривошеин обвинялся в том, что, якобы, в период семимесячной немецкой оккупации он занимался антисоветской агитацией и склонял других к сотрудничеству с немецким военным командованием и начальником армавирской полиции, бывшим экономистом райисполкома Сосновским.
Еще до рассмотрения дела в нашем военном трибунале я
При рассмотрении дела в судебном заседании трибунала наши предположения подтвердились. Выяснилось, что гражданка Кривошеина, жена обвиняемого, давно тяготилась браком с ним, часто ему изменяла и решила избавиться от этого брака таким своеобразным путем. Все ее дальнейшие жизненные планы были связаны с тем, что муж будет арестован, изолирован и осужден, а она своим доносом заслужит расположение соответствующих советских органов. Военный трибунал вынес определение о направлении дела в отношении Кривошеина на доследование и о привлечении к уголовной ответственности его жены. В отношении нее была избрана мера пресечения в виде содержания под стражей, и она была арестована в зале суда.
Военный трибунал Армавирского гарнизона не располагал помещением для содержания арестованных. Город был в значительной степени разрушен военными действиями и бомбежки продолжались. Трибунал располагался в небольшом особняке. Арестованные, а их доставляли в трибунал каждый день человек 15–20, находились весь день во дворе особняка под охраной солдат. Вот в эту группу арестованных и попала Кривошеина. Надо было видеть эту женщину через несколько часов после того, как она была арестована и попала на трибунальский двор под охрану солдат.
«Рад бы говорить, не могу»
Военный трибунал 12-ой армии на Украине, в Донбассе, в городе Кадиевка (тогда этот город назывался Серго), в 1942 году рассматривал абсолютно необычное дело. В этом судебном процессе я участвовал в качестве секретаря Военного трибунала и помню все подробности. Судебное рассмотрение всегда построено так, что всё в суре должно всеми участниками процесса произноситься вслух. В этом же деле, всё делалось молча, всё писалось на бумаге. Писал председательствующий — председатель Военного трибунала 12-ой армии военный юрист 1-го ранга Трофимчук, писал прокурор, обвиняемый, эксперты. Все обменивались записками, а не словами.
Что же это за дело? Почему такая редкостная необычная процедура ведения судебного заседания?
Молодой солдат украинец Лялько был легко ранен и контужен. Ранение было получено в мизинец на левой руке. Он понимал, что вскоре опять окажется на передовых позициях. В это время в Донбассе шли упорные бои. Лялько, оказавшись в госпитале, знаками объяснил, что в результате контузии лишился возможности говорить и слышать. Врачи госпиталя обратили внимание на то, что учетная карточка раненого или, как она называлась, «карточка передового района», с которой он прибыл в госпиталь, была заполнена с его слов, т. е., что после контузии он говорил и слышал. Врачи в госпитале сделали ему укол. Он потерял контроль над своим сознанием, и во сне стал ругаться матом. Врачи решили, что Лялько симулирует глухонемоту, чтобы избежать возвращения в свою воинскую часть, находившуюся на боевых позициях.
Материал о поведении Лялько был передан для расследования в Военную прокуратуру 12-й армии. Он попал к военному следователю Довжику, моему однокашнику по московскому юридическому институту, а в послевоенные годы коллеге по
По окончании расследования дело против Лялько поступило для рассмотрения к нам в военный трибунал и началась подготовка к его слушанию. Прежде всего, исходя из того, что, может быть, Лялько является лицом с физическим недостатком (глухонемотой), по закону в судебном процессе должен был участвовать адвокат. Дело рассматривалось в прифронтовом городке, где никаких адвокатов не было. Пришлось привезти адвоката из Ворошиловграда (Луганска). Это был единственный областной центр Украины, в то время еще не оккупированный немцами. В судебном заседании участвовала медицинская экспертиза. В своем заключении она указала, что у Лялько стойкое установочное поведение и нет сомнений, что он симулянт. Он же на все письменные вопросы продолжал писать: «Рад бы говорить, не могу». Когда оглашался смертный приговор, все взоры в судебном зале были обращены к Лялько. Он никак не прореагировал на приговор. Я изложил на бумаге суть приговора, и он в ответ опять написал: «Рад бы говорить, не могу».
Приговор военного трибунала армии о расстреле мог быть приведен в исполнение только после его утверждения Военным Советом армии, т. е. Командующим и членом Военного Совета. При утверждении этого приговора Командующий 12-ой армии генерал-майор А. А. Гречко (позже член Политбюро ЦК КПСС, Маршал Советского Союза и министр обороны СССР) и член Военного совета 12-ой армии заявили, что они предлагают от имени Военного совета армии Лялько заговорить и тогда они заменят ему расстрел лишением свободы, а если он не заговорит, то приговор будет приведен в исполнение. По поручению председателя Военного трибунала армии член Военного трибунала военный юрист 3-го ранга украинец Ракул должен был поехать к находившемуся под стражей Лялько, чтобы передать ему предложение Военного совета. Когда Ракул отправлялся для встречи с Лялько, его готовили все работники трибунала, снабдили в обилии бумагой и карандашами для переписки с осужденным Лялько. Много часов Ракул вел с ним переписку на русском и украинском языках, но письменный ответ был все тот же: «Рад бы говорить, не могу». Лялько был расстрелян. Присутствовавшие при расстреле, в том числе военный следователь Довжик, утверждали, что Лялько настолько вошел в свою роль, в свое установочное поведение, что и при расстреле не изменил своего поведения.
После этого прошло более четырех десятилетий. Я в своих мыслях неоднократно возвращался к этому делу, консультировался с крупными московскими специалистами в области психиатрии, психологии, отолярингологии, выслушивал различные мнения и суждения.
В Иерусалиме беседовал с известным профессором-психиатром из СССР, и он заявил, что не исключает того, что в действительности Лялько не мог говорить. Главным упущением, по его мнению, было то, что в составе экспертизы не было психиатра. Теперь для меня ясно, что по этому делу возможно допущена судебная ошибка. А судебная ошибка, когда вынесен и приведен в исполнение смертный приговор, величайшая трагедия. Лялько не заговорил, и поэтому сомнения в правильности приговора останутся навсегда.