Записки Шанхайского Врача
Шрифт:
Когда я осматривал Эдинбургский замок, то побывал в башне Аргайл, где в средние века томились заключенные, в часовне св. Маргариты, в палатах Марии Стюарт, в комнатке, где родился король Джеймс первый, в зале банкетов, видел драгоценности шотландской короны. Все очень красиво, но многое я, по-видимому, уже перерос. В двенадцать лет я зачитывался рыцарскими романами Вальтера Скотта и Конан Дойла: «Айвенго», «Сэр Найджел», «Белый отряд», «Михей Кларк». Рыцарские гербы, старинное оружие, рыцарские латы, казематы увлекали меня. Я стал взрослым, попал в овеянные романтикой места и, глядя на тяжелые рыцарские латы, вспомнил, что рыцарю для процедуры одевания нужно было иметь пару оруженосцев. Я думал уже не о приключениях, описанных в романах, а о том, что рыцари не могли самостоятельно снять латы для отправления естественных надобностей. А теперь, в 1976 году, во французском журнале
В соборе св. Джайлса, где я побывал в один из дней, пастор проводил меня в часовню Рыцарей чертополоха. Чертополох - национальный цветок Шотландии. Пастор показывал мне место королевы Елизаветы, магистра ордена, особенно подчеркивая, что все в часовне сделано из шотландского дерева руками шотландских мастеров. Орден Рыцаря чертополоха дается, кажется, только членам королевской фамилии. У герцога Эдинбургского, мужа королевы Елизаветы, после его имени стоят английские буквы «К.Т.», что означает - Рыцарь чертополоха.
Был в театре, где шла «Веселая вдова». Очень слабая постановка. Сцену с качелями вообще выбросили. Почти все зрители пришли с мешочками, из которых доставали сладости, и жевали, а время от времени зевали.
В один из последних дней пребывания в Шотландии посетил дом Джона Кокса. Ветхий домик, низкие потолки, старинная мебель и запах затхлости. Мне Джон Нокс не нравится и поэтому от посещения его дома я не получил удовольствия. Но вообще-то, нельзя писать о Шотландии, не упомянув имен двух человек, которые сыграли в истории шотландского народа большую роль - один хорошую, другой плохую. Первый - поэт и любимец Шотландии Роберт Бернс, а второй - старый ханжа Джон Нокс. Что думают сами шотландцы об этих двух людях понятно из того, что день памяти Бернса празднует вся Шотландия, но я что-то не слышал, чтобы отмечали день памяти Нокса. Бернс - великий поэт, гуманист, близкий людям своими человеческими слабостями, которые он и не думал скрывать в стихах, его творчество понятно бедным и обездоленным, которых он защищал. Наш поэт Самуил Маршак сделал из Бернса русского поэта, а другие переводчики, воспользовавшись переводами Маршака, сделали его советским поэтом. Почитайте стихи Бернса в переводах Маршака, и вы увидите, кто такой Бернс.
Нокс, помешавшись на религии, не придумал ничего лучше, чем поездку в Женеву к другому ханже - Кальвину. Кальвин тогда уже прославился тем, что отравил жизнь веселой Швейцарии и сжег на костре Михаила Сервета, испанского врача и богослова. Широкое распространение во многих странах кальвинизма как богословской доктрины не является заслугой самого Кальвина. В большей мере это объясняется протестом католиков против тупого деспотизма церкви, а отчасти и глупостью человечества вообще.
Вернувшись в Эдинбург, Нокс настойчиво проводил в жизнь идеи Кальвина, которые до такой степени повлияли на быт шотландцев, что это ощущается и сегодня. Стендаль, описывая в книге «О любви» свой визит в Эдинбург, между прочим заметил, что воскресенье в Эдинбурге дало ему представление о том, что такое ад. Он шел из церкви со знакомым шотландцем в воскресенье, и тот попросил его: «Пойдемте побыстрее, а то могут подумать, что мы прогуливаемся». В воскресенье закрывались места развлечений, пивные бары, магазины. Это я застал еще в 1948 году. Пить разрешалось только путешественникам, поэтому единственный открытый ресторан - на вокзале Уэйвер-ли. Жители Эдинбурга, которые хотели выпить, шли на вокзал и напивались там под видом путешественников
Прогуливаясь по городу, я заметил, что на площади около Национальной галереи часто можно слышать уличных ораторов. Несколько раз послушал - все говорили об одном и том же: ругали СССР. Мне показалась удивительной одна особенность здешней свободы слова: каждый человек имел право ругать Советский Союз, но никто не рисковал выступить публично в его защиту, настолько взвинчено было против СССР общественное мнение.
В газетах печаталось все, что угодно, но антисоветские настроения тоже были очевидны. Ниже привожу несколько примеров, записанных у меня в дневнике.
Объявление о лекции: «Отношение господа бога к современной всемирной политической ситуации».
Де Голль произнес воинственную речь (8 марта 1948
В газете «Ивнинг Диспатч» председатель «Шотландской лиги европейской свободы» потребовал, чтобы Россия «убиралась назад в Азию, где ей и место».
Интересно, что шотландцы гораздо реакционнее англичан. Например, лорд Соутон сказал мне, что он поддерживает выступления некоторых политиков, ратовавших за отделение Шотландии от Англии и за переезд монарха в Шотландию, так как в Шотландии больше людей, верных его священной особе, и они смогут лучше охранять его, а в Англии люди к монарху безразличны. Неудивительно, что шотландцы резче англичан относились и к СССР.
Мне представлялось, что антисоветские настроения хотя бы немного ослабит прибытие в ближайший к Эдинбургу порт Лит впервые после окончания войны советского торгового судна. Но все вышло не так.
Двенадцатого марта советский корабль «Вторая пятилетка» вошел в гавань, он привез ячмень, из которого шотландцы гонят виски. Я видел, как осторожно катер проводил на буксире наш корабль сквозь лабиринт узких рукавов, в которые большое судно, казалось, едва ли могло протиснуться. Зрелище было красивым. Бросалась в глаза широкая красная полоса на трубе корабля, правда, без серпа и молота. Зато флаг был с большими серпом и молотом, сверкающими золотом. Порт Лит, по сравнению с Шанхаем, просто маленькая серия причалов. На набережной собралось человек двадцать пять - тридцать встречающих. Я познакомился с журналистом МакКорри, корреспондентом какой-то правой газеты, и его спутницей. Они сказали, что все корреспонденты ожидают какого-нибудь скандала, и указали мне на Тома Меррэя, секретаря Шотландско-советского общества дружбы. МакКорри выразил пожелание, чтобы Меррэя сбросили с парохода, - вот тогда была бы сенсация. Стоявший тут же полицейский офицер выразил общее настроение словами: «Когда ячмень разгрузят, хорошо бы пустить торпеду в корабль при выходе его из порта». Я поднялся на корабль вместе с журналистами и попросил позвать судового врача. Тот пришел, но, отговорившись занятостью, предложил перенести встречу на завтра. Разговора с членами команды не вышло: отвечали на вопросы очень коротко, сдержанно, холодно и неохотно. Я-то думал, что, представляя собой пятьдесят процентов советской колонии Эдинбурга, буду принят соотечественниками с распростертыми объятьями. Ничего подобного не произошло.
На другой день я снова пришел на корабль. На этот раз все было лучше. Провел на пароходе четыре с половиной часа. Пришлось поработать переводчиком у старшего помощника: беседовал с поставщиками, таможенными чиновниками и санинспектором, со случайными посетителями и журналистами. Потом обедал в кают-компании. Ел ржаной хлеб. Атмосфера была совсем другой, чем накануне, — намного теплее. Угощали «Казбеком» и «Катюшей». Вечером и в газете «Ивнинг Диспатч» появилась статья, более дружелюбная по отношению к советскому кораблю. На следующий день члены шотландско-советского общества дружбы на автобусах возили моряков по городу. Пригласили их на концерт самодеятельности с чаем и бутербродами, но те не пришли. Я чувствовал себя препротивно.
В Бристоле, судя по газетам, наш капитан отказался встретиться с представителями общества англо-советской дружбы, и те очень обиделись. Тут виноваты обе стороны: ни та, ни другая не понимали поведения противоположной стороны. Чересчур разными были взгляды.
Мое настроение с каждым днем становилось все хуже. Вот одна из дневниковых записей: «Четверг, 18 марта. Был в замке Холлируд. Сегодня газеты полны цитатами из речи Трумэна. Англичане взвинчены и говорят о войне. У меня настроение неважное. Советских газет нет. Поговорить не с кем. Я приехал сюда под влиянием сталинских слов о том, что для войны сейчас объективных условий нет... Может, объективные условия изменились... одиночество и враждебный тон газет изрядно действуют на нервы. Если бы не мое желание получить новые знания в медицине, я послал бы все к черту и уехал сегодня же».
Двадцать восьмого марта вместе со Стрингером я поехал в Лондон. Остановились на ночь в Грайт Норзерн, а пообедали в каком-то итальянском ресторане. Сходил в посольство, где в паспорт мне вшили сорок страниц. Не удержался от очередного посещения Национальной галереи. Снова смотрел картины Эль Греко, Паоло Веронезе, Манэ, Сезанна и Ренуара. Гулял в Гайд Парке, прошелся вдоль Роттен Роу, по которой ездят любители верховой езды, полюбовался искусственной речкой Сер пантайн.
В отель меня пускали только ночевать, утром я выметался оттуда, свой чемоданчик пристраивал на день в наше посольство, а к вечеру возвращался назад и просил сдать мне комнату на ночь. Это детали «холодной войны».