Записки школьницы
Шрифт:
В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках — острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щёки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.
Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовёт к себе:
— А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!
И руки мои сами
Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, — не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И всё-таки в нём есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нём все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.
А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.
Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.
Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Всё ли на месте? Кажется, всё! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», — уголок носового платка, которым — по словам ребят — пользовался в своё время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня-завтра отвалиться? О, и пуговицы ещё на месте!
И мальчишки и девочки радостно улыбаются. И все дружным хором приветствуют Брамапутру:
— Здрасьте! Доброе утро!
Он видит улыбающиеся приветливые лица и сразу как будто молодеет от дружеской встречи.
Наверное, он раньше приходил в школу таким же отутюженным и сияющим, как Пафнутий, но сейчас ему трудно следить за собою. Брамапутра так стар, что ему и пуговицы не пришить самому, и помятого галстука не прогладить. Девочки старших классов заходят по очереди к нему на квартиру, как будто в гости, но, конечно, для того только, чтобы навести порядок, что-нибудь починить, погладить, пришить пуговицы.
Кто-то из ребят сказал однажды, будто Брамапутру «выживают из школы», будто другие учителя хотят, чтобы он ушёл на пенсию. Но куда пойдёт он, если, кроме нас и школы, у него нет никого и ничего на свете. Да и жалко было бы нам расстаться с ним, потерять такого учителя, уроки которого для нас настоящий праздник.
Иногда Брамапутра засыпает в классе. Тогда мы встаём у дверей и сторожим его сон. Ведь если учителя узнают, что он спит на уроках, — тогда его непременно переведут на пенсию.
Да, мы все его любим, но вся наша любовь похожа больше на жалость и на благодарность за чудесные уроки.
Я
— Вот тебе пример: я очень люблю своих подшефных ребят в детском садике. Но как ты думаешь, могу я уважать их?
Пыжик посмотрел на меня с удивлением:
— А знаешь, я думал, что только у меня появляются в голове разные такие же вопросы… Но, кажется, в нашем возрасте все уже начинают думать по-настоящему!
Но вот директора можно лишь уважать. Даже не так я хотела сказать. Его не «можно уважать», а нельзя относиться к нему без уважения. Мы уважаем его за то, что он знает нас не хуже, чем мы сами знаем друг друга. А уж такому никто не скажет: «Простите, я не знала, что этого нельзя делать. Я больше не буду!»
Нет, ничего такого ему не говорят. Да и сам он не говорит разных жалких слов: «Это нехорошо, это неприлично!»
Он просто смотрит, смотрит и смотрит на тебя, потом прищурит глаз и спросит:
— Как же это тебя так угораздило?
И тогда приходится рассказывать всё по порядку.
Он молча выслушает и спросит:
— Ну, а ты-то как относишься к своему поступку? Одобряешь? Осуждаешь? Н-да, — побарабанит он пальцами по столу, — ты, конечно, скажешь сейчас, что осуждаешь свой поступок. Раскаиваешься! И, наверное, думаешь, что взрослые только для того и существуют, чтобы им можно было говорить о раскаянии. Но я хотел бы научить вас всех думать и понимать одну самую простую истину. Какую? А вот какую: когда тебе захочется сделать какую-нибудь гадость другому, подумай: понравилось бы тебе, если бы другой поступил бы так же, как поступаешь ты?
Вот какой у нас директор.
И когда он пришёл в класс и сказал, что может предложить классу кое-что весёлое, интересное, мы вытянули шеи, как гуси.
Директор сказал:
— Талантов у вас — хоть пруд пруди! И художники! И поэты! И прозаики, конечно, найдутся! А вот классная газета у вас такая беззубая, такая неинтересная, что можно подумать, будто в классе нет зубастых, нет интересных ребят. Что это такое? Лень одолевает вас? Времени не хватает? Нет желания?
Славка сказал:
— Это всё от названия! Она от названия скучная… Называется «За учёбу», ну… а это… В такой газете чего напишешь? За учёбу только и писать надо, не правда разве? А за учёбу уже… За учёбу нам учителя пишут! В дневниках! Двойки!
Все захохотали. Пафнутий сделал удивлённое лицо:
— Двойки за учёбу? Ой, за учёбу ли двойки пишут?
Птицын вскочил и начал объяснять, за что ставят двойки, но Пафнутий посадил его и сказал:
— Насчёт двоек, по-моему, всем и всё ясно без объяснений! А вот вопрос с газетой «За учёбу» нужно уточнить, обсудить, обдумать. Стало быть, по вашему мнению, название газеты мешает ей быть интересной, боевой газетой… Допустим! Так, так… А что если переменить название? Пойдёт дело на лад?