Записки солдата
Шрифт:
– Вас, наверно, убьют во время высадки, - писал я ему.
Тэд не ответил на мое письмо. Он вырвался из госпиталя в Италии, где болел воспалением легких, и несколько дней спустя явился ко мне в Лондон, еще мучимый сильной лихорадкой.
Мало кто в такой степени, как Рузвельт, заслужил пост командира дивизии, но мы слишком долго медлили с его назначением. Он бросал вызов смерти с таким равнодушием, что, глядя на него, тысячи и тысячи молодых людей забывали о своем страхе. Я никогда не встречал более храброго человека и более преданного своему долгу солдата.
Пока мы отрабатывали последние детали плана операции "Кобра", к нам приехала делегация русских военных
Сопровождавший их англичанин был менее экспансивен, чем мы. Старый работник английского посольства в Москве, он рассказывал о русских со сдержанной неприязнью.
– Когда мы шутя расспрашиваем этих парней о Красной Армии, - сообщил он по секрету Хансену, - они либо уклоняются от ответа, либо говорят неправду.
В то время мы думали, что английский бригадный генерал слишком строго судил о наших союзниках.
Русские оказались очень щепетильны в отношении рангов и приветствовали нас в строгом соответствии со своими званиями. Старший по чину молодой адмирал шел впереди двух генералов Красной Армии. Он был подтянут и подчеркнуто корректен, но лицо его было бесстрастным.
Во время своего первого визита советские представители попросили разрешения посетить лагерь немецких военнопленных. Когда они бродили по лагерю, один из советских офицеров остановился около высокого мускулистого немецкого капитана с нашивками парашютиста.
– Что, по вашему мнению, ждет Германию после того, как мы выиграем войну?
– бегло спросил русский по-немецки. Парашютист вздрогнул, потом решительно выпрямился.
– Германия, - сказал он, - очевидно, будет раздроблена на мелкие части.
– Не Германия, - советский офицер медленно выговаривал слова, - не Германия, герр гауптман, а немцы.
К середине июля мы начали чувствовать усиливающееся нетерпение корреспондентов, которым казалось, что на плацдарме создался тупик. Наступление Миддлтона на Кутанс сначала пробудило их надежды, но затем вызвало еще большее разочарование. Те из них, кто ожидал, что взятие Кана послужит сигналом к прорыву союзных войск, возвратились разочарованные в свои унылые пресс-лагери, убедившись, что англичане больше не продвигаются. Уже несколько недель шли непрерывные дожди и плацдарм был окутан мрачным покровом серых туч, приковывавших авиацию к земле, в то время как противник беспрепятственно подтягивал подкрепления. Пока 19-й корпус Корлетта продирался сквозь заросли густого кустарника к Сен-Ло, а части Коллинса медленно ползли через Карантанские болота, корреспонденты все чаще начали задавать вопрос, научились ли союзники чему-нибудь с тех пор, как они вылезли из окопов во Франции 26 лет назад.
Эти унылые настроения были наиболее ярко выражены в одном газетном сообщении, появившемся за два дня до прорыва. Оно было написано очень известным корреспондентом, который поддался атмосфере уныния, царившей в пресс-лагерях. Корреспондент объяснял "застой" на плацдарме чрезмерной осторожностью.
"Критики стратегии генерала Бернарда Монтгомери, - писал он,- обвиняют его главным образом в том, что он старается действовать наверняка и тем самым превращает осторожность в порок. Армия Соединенных Штатов все время действовала так, чтобы это стоило ей как
В тот момент мы могли лишь усмехаться и терпеливо сносить все уколы. План операции "Кобра" быстро приобретал конкретные очертания, но мы еще не отваживались сообщить о нем корреспондентам. Противник уже проявлял признаки беспокойства на карантанском фронте и к середине июля собрал против нас остатки своих двенадцати дивизий. Больше всего обеспокоила нас переброска двух немецких танковых дивизий из сектора Монти в наш сектор.
Мне больше, чем кому бы то ни было, надоело медленное продвижение, дюйм за дюймом, через кустарники Сен-Ло и болота Карантана. Меня бесила мысль, что пока мы пешие, увязая в болотах, продвигаемся к дороге в Перье, наша мощная техника стоит в бездействии под маскировочными сетями. Тем не менее, пока мы не дошли до намеченных исходных позиций, мы могли пробираться только ползком, мирясь с тяжелыми потерями.
Хотя мне было известно о все усиливающейся критике со стороны корреспондентов, я считал, что мы не должны ни перед кем оправдываться и доказывать, что у нас имеются успехи. В конце первой недели после высадки мы объединили плацдармы. В течение второй недели мы отрезали полуостров Котантен. На третью неделю мы захватили Шербур. В течение четвертой недели мы начали наступать с перешейка. А к концу пятой недели мы разработали план операции "Кобра" и подготовились к прорыву.
Всякий, кто был знаком с нашей тактикой во время средиземноморской кампании, не поверил бы, что мы ничему не научились и сознательно расходуем силы в боевых действиях, развивающихся черепашьими темпами. В Тунисе мы прорвали сильно укрепленные позиции, чтобы начать маневренную войну. Но там мы также сочли необходимым сперва захватить трамплин, использовав для этого пехоту, а уж затем бросить в бой бронетанковые силы. Было безумием говорить о молниеносной войне, пока не очищены Карантанские болота, где в нашем распоряжении было всего лишь несколько дорог. Прежде всего мы должны были выйти на местность с твердым грунтом, где нашим танкам будет открыт путь в любом направлении.
Кроме тех критиков, которые обвиняли нас в трусости, были и такие, которые искали в нашей тактике признаки заговора против красных. Один английский журналист спрашивал, не является ли наше "отсиживание" частью плана, направленного на то, чтобы истощить силы русских, предоставив им одним воевать с рейхом. А один американский журналист говорил мне за неделю до прорыва, что если таковы наши намерения действительно, то мы потеряем право принимать участие в послевоенном устройстве мира. Я заверил его, что мы не вероломны, и посоветовал не торопиться с приговором.
– Подождите примерно недельку, прежде чем выносить окончательное суждение, - сказал я, жалея, что не имел возможности рассказать о плане "Кобра".
Обвинение в том, что мы тайно замышляем что-то против Советов, было чепухой. Я знал о продвижении русских не больше, чем любой читатель, а по существу, и того меньше, так как редко читал газеты. Пока мы не подошли к Эльбе и перед нами не встала проблема встречи с Красной Армией, я воевал, оставаясь в полном неведении относительно советских намерений. Даже когда Красная Армия значительно продвинулась и находилась в 160 километрах от наших войск, причем разрыв между нами уменьшался с каждым днем, мы наносили положение советских войск на карту, основываясь лишь на сведениях, транслировавшихся Би-Би-Си. Это был наш единственный канал связи с советским командованием{36}.