Записки советской переводчицы
Шрифт:
Море рук поднялось в ответ.
— Кто против?
Гробовое молчание. Ни одной руки. Никто в СССР не осмеливается голосовать против чего бы то ни было, предлагаемого верхушкой.
— Товарищи, резолюция принята единогласно.
Я перевожу эти слова. Меня душит стыд. Ведь я то знаю, что советскому рабочему живется и так очень плохо. Два процента из зарплаты каждый месяц — это не шутка. Но как я могу с первого же раза объяснить это моим англичанам?
Миссис Честер начинает плакать.
— Oh, how good they are! [6]
Она вытирает глаза платком, она действительно растрогана. Такое единодушие! Она совсем не ожидала, что русские рабочие так сочувствуют своим английским братьям. Да и откуда знать
И поддавшись своему темпераменту, она вихрем взлетает на трибуну:
— Long live the Russian workers! Long live the Revolution! [7]
6
Ах, какие они добрые!
7
Да здравствуют русские рабочие! Да здравствует революция!
Директор, его помощники и завком в полном составе приглашают откушать. Нас вводят в кабинет директора, где сервирован чай с пирожными. Мы садимся. Некоторые их делегатов заявляют, что они желали бы задать вопросы. Краткое совещание между заводской «тройкой» (директор, — завком, — комячейка). Да, конечно, они очень рады дать делегатам некоторые статистические данные, но лучше после чая, Игельстром освобождает меня от перевода, она сама будет переводить, а я теперь могу ехать домой, ведь завтра утром делегация покидает Москву. Мне надо собраться.
— Вы не очень точно переводили, но громко, и англичане остались довольны. Им понравились ваши интонации. — Так, значит, завтра в 12.30 на Курском вокзале. В 12.45 поезд отходит.
— Что же мне брать с собой?
— Только смену белья и платье. Остальное все вам дадут.
Москва — Тула — Харьков
Серое сентябрьское утро. Попрощавшись с сыном, я с мужем покидаю нашу салтыковскую голубятню и еду в город. Пригородный поезд подходит к Курскому вокзалу. На первой платформе уже стоит скорый поезд и в нем сразу бросается в глаза международный вагон, и, рядом, какой-то, не совсем обыкновенного типа вагон, окрашенный в красивый синий цвет. Как раз, когда мы подходим к этому вагону, в международный вносят несколько ящиков с ситро и зельтерской. Возле них суетится какой то еврейчик.
— Москва — Харьков — Севастополь, — гласит дощечка на вагонах.
Наверное наш поезд?
Когда накануне я из «АМО» забежала к Гецовой, она дала мне удостоверение (оно и теперь еще хранится у меня) в том, что я отправляюсь в поездку по СССР в качестве переводчицы при иностранной делегации. Но на мой вопрос — куда именно мы поедем и сколько времени продлится поездка, она ничего точного не ответила. Позже я узнала, что маршрут делегаций держится в строгом секрете, и только партийные руководители о нем осведомлены.
На перроне показываются мои англичане, Игельстром и еще несколько человек. Делегаты любезно меня приветствуют. В 1926 году я была гораздо жизнерадостнее, чем теперь, а люди любят жизнерадостность.
Прощаюсь с Ваней и сажусь в вагон, не синий, а международный. В синий — Игельстром сажает старика председателя Лэтэма и секретаря делегации Смита. Как потом оказывается, синий вагон — это бывший вагон императрицы Марии Федоровны. В нем имеется большое отделение — спальня и кабинет, — ванная, столовая и четыре купе. Сейчас в нем помещаются: Лэтэм, Смит, Игельстром, некий высокий, горбящийся человек с длинными носом по фамилии Слуцкий, и возглавляющий нашу делегацию секретарь центрального Комитета профсоюза горнорабочих СССР — товарищ Горбачев. Это приземистый мужчина, лет сорока пяти, рыжеватые волосы торчат ершиком, он — полуграмотен, но видимо имеет большие революционные заслуги, так как держится чрезвычайно важно, еле удостаивает кого либо словом. Его презрительные свиные глазки смотрят на мир враждебно и подозрительно. Секретарь центрального комитета союза — это очень важная
***
В международном вагоне поместились все остальные восемнадцать делегатов и делегаток, я и завхоз Боярский, тот самый, который хлопотал возле ящиков. Само собою разумеется, что в обоих вагонах были проводники, но мне так и не удалось узнать, кто они и что они, пока уже в 1932 году я не познакомилась с этим институтом поближе. Оказалось, что все они партийцы, часто бывшие матросы или красноармейцы, которые обязаны строго следить за тем, чтобы из делегатских вагонов ничего не украли на стоянках поезда и чтобы никто из обычного населения не пробрался чего доброго в вагоны. Проводники имеют оружие и имеют право им пользоваться по своему усмотрению. В Донбассе один из наших проводников на моих глазах застрелил беспризорного…
Трое из делегатов таковыми, собственно говоря, не были. Это был Поль и его семья. Поль — английский коммунист и редактор коммунистической газеты «Sunday Worker» (не знаю, выходит ли она еще теперь). Его обязанность состояла в том, чтобы помогать русским «товарищам» околпачивать его соотечественников, делать по дороге снимки и отправлять во все время пути десятки телеграмм в английские газеты левого направления — о «триумфальном путешествии» английских горняков по Стране Советов. Поль был красивым, полным, краснощеким малым, который был очень не прочь пофлиртовать при всяком удобном и неудобном случае. Если бы не цербер в образе его жены, он, вероятно, не доехал бы обратно до Москвы, а застрял где-нибудь на Украине, около какой либо смазливой русской бабенки. Но цербер был на лицо, в образе худой черноволосой английской еврейки и их общего детища четырнадцатилетней Милли.
Меня поместили в четырехместном купе с тремя англичанками! Миссис Кук, миссис Честер и еще одной, фамилию которой, к сожалению никак не могу вспомнить. В простоте своей, я полагала, что мы едем дней на десять. Оказалось, что наша поездка затянулась на сорок дней и в течение этих сорока дней это купе превратилось для нас всех четырех в нашу спальню, и вообще в наш дом.
Я никогда не была в Англии, и для меня было особенно интересно познакомиться поближе с бытом и нравами англичан. И я должна сказать, что никогда еще не путешествовала так весело. Если бы не бесконечные переводы с английского на русский и с русского на английский, было бы, конечно, совсем другое дело. А то переводишь, ведь, буквально целый день, так что под вечер начинает казаться, что ты не человек, а какой то бассейн, в который с одной стороны вливают фразы, а с другой выливают.
Когда я говорю, что путешествие это было веселым, надо сделать поправку на то, что вся жизнь в Советской России несказанно сера и лишена красочности. Обостренная борьба за кусок хлеба в самом буквальном смысле слова, нехватка культурного общества (ведь с эвакуацией белых в 1919 и 1920 годах Россия лишилась подавляющей части своих интеллигентных сил), ликвидация культурных навыков, в виду невозможности применения их в советской жизни, голод, холод, перешивание занавесок в платья, одеял — в пальто, а, главное, ложная отрезанность от остального не-советского мира. До самого последнего времени иностранные газеты в СССР были запрещены, конечно, кроме «Humanit?», «Rote Fahne» и прочих коммунистических органов печати. В 1926 году никто в СССР, например, не знал о первом перелете Цеппелина через океан, об успехах в области радио, о том, как живет вообще весь остальной мир. Когда в 1928 году нам с Юрой удалось вырваться в Берлинское торгпредство и мы наняли комнату на Доротеенштрассе у милейшей Фрау Бетц, Юра с ужасом прибежал утром из столовой ко мне.