Записки веселого грешника
Шрифт:
Седых учился во вторую смену и, естественно, не подозревал, что его ждет. У меня тряслись коленки, но собралось столько зрителей, что необходимо было выполнить обещанное. Когда Седых появился на выходе из школы, я сзади довольно сильно врезал ему этой пряжкой в районе шеи. Он обернулся и хотел что-то сделать в ответ, но получил от меня этой пряжкой второй удар, который перебил ему нос пополам.
Меня тут же выгнали из школы, и начался процесс. Адвокаты были на стороне моего отца, а прокурор и судьи – на стороне Седых, как я уже говорил, члена Верховного суда Литвы. Отец подчеркивал, что драке предшествовал антисемитский акт, когда Седых назвал
Цирковое училище
Надо сказать, что я довольно удачно занимался акробатикой. Помню, еще когда я пришел записываться в группу гимнастики, меня спросили, что я умею, и в ответ я разогнался и сделал сальто. Все удивились: они занимались уже два года, но никто не умел делать сальто. Гимнастикой я занимался где-то год, выполнил третий разряд, стал тренироваться по программе второго, и меня должны были допустить к соревнованиям, где по моему разряду имелись шансы войти в первую тройку.
Но, к сожалению, у меня всегда были проблемы в школе, и я не смог принести из нее хорошую характеристику, а без нее меня не допускали к соревнованиям.
Обладая хорошей прыгучестью, я очень быстро получил первый разряд по акробатике и мог бы занять на соревнованиях первые места, но путь к ним был закрыт, поскольку я никогда не мог вовремя принести справку из школ, так как меня из них постоянно выгоняли. Вот с этим первым юношеским разрядом по акробатике, заручившись рекомендацией тренера, бывшего известного артиста цирка, я и отправился поступать в знаменитое Московское цирковое училище на Ямском поле, напротив издательства «Правда».
Конечно, цирк в нашем доме не воспринимался как достойное занятие, но отцу важно было чем-то меня занять и отвлечь от криминальной романтики. Матери мы наврали, что это было театральное училище, потому что от цирка она вообще сошла бы с ума. При конкурсе в сто человек на место шансов поступить у меня практически не было, да, и принимали в училище, в основном, детей артистов цирка.
Первым делом нужно было пройти медицинское обследование, включая проверку зрения. Окулисты по всей стране использовали одинаковые таблицы, так что достаточно было изучить и запомнить, в какую сторону повернуты на них кружки. Я эти таблицы досконально выучил, но лишь смутно различал, на что указывает врач: то ли на цифры, то ли на кружки. И все-таки я все успешно отгадал и прошел проверку зрения, хотя уже тогда мне требовались линзы не менее минус четыре.
В училище прямо на улице стоял маленький цирк, на манеже которого проходили испытания, репетиции и выступления. До начала общеобразовательных экзаменов нужно было пройти три тура на манеже. Первые туры я прошел с некоторыми замечаниями. У меня есть шрам на носу, оставшийся на всю жизнь после детского сада, где мне стулом ударили по носу. Так вот члены приемной комиссии отметили мое не совсем сценическое лицо. На последнем туре проверялись музыкальный слух и актерские данные. Мне дали задание: «Ты залез в колхозный сад, погоня, тебя ловят и так далее». А поскольку я все это пережил наяву, и к тому же обладал и слухом, и неплохими актерскими способностями, то смог сыграть эту сцену очень легко.
Несмотря на то что в училище поступали дети известных цирковых
В училище мне, естественно, очень нравилось, правда, поскольку общежитие находилось довольно далеко, где-то в Кунцево, вставать приходилось в шесть утра. Дружил я только с клоунами и музыкальными эксцентриками, потому что люди эти были умными и веселыми и уже начинали играть джаз. Я с ними всюду ходил, пил вино, курил и встречался с девушками. Иногда у станций метро мы начинали играть джаз, танцевать и показывать цирковые трюки.
Я очень смешно танцевал и, будучи акробатом, делал невероятные движения.
Музыкальные эксцентрики играли джаз на пиле и пальцами ног на тромбоне, и хотя нас периодически арестовывали и избивали, мы снова и снова договаривались, у какого метро встречаемся для представления. А за нами туда перемещались и зрители. Фактически, так зарождались российские джазовые музыка и танцы, и я очень горжусь тем, что был одним из участников самого начала этого процесса.
Издательство «Правда» взяло над нашим училищем шефство, позволяя студентам приходить в свою столовую. Там мы могли заказывать бесплатно и в неограниченном количестве винегрет, белый хлеб и чай. Этого питания мне хватало, а деньги, присылаемые отцом, я тратил на вино. Таким образом, у меня оставалось больше денег, чем у моих сокурсников, что принесло мне необычайную популярность среди музыкальных эксцентриков и детей артистов. Они приглашали меня на разные тусовки, и за полгода учебы я потерял четырнадцать килограммов веса, почти доведя себя до дистрофии. Притом я сохранял хорошую спортивную форму и, учась на основном отделении, выдерживал довольно напряженные тренировки.
Я, в принципе, не знал, кем стану: жонглером, канатоходцем или жокеем, – все эти цирковые жанры мне не нравились, и в конце концов я понял, что цирк – это не мое.
Конечно, возвращаться в маленький город, каким был Вильнюс, не хотелось. Мне казалось, что я уже все видел, все понял и всего достиг. Но вернуться пришлось. Встречавших меня на вокзале отца и мать потряс мой вид. Они решили, что меня надо откармливать, и отец достал путевку в санаторий в Паланге, где я довольно часто отдыхал и раньше.
Туда из разных мест Союза съезжались люди, в основном старше меня. Здесь я познакомился с Ираклием Андрониковым и даже сфотографировался с Ильей Эренбургом.
Но случались и неприятные встречи. Помню одного сибиряка, который был потрясен тем, что белки в Паланге не боятся людей. Когда этих зверьков кормили, они даже садились людям на руки. Сибиряк воспользовался этим. Однажды мы почувствовали в комнате вонь. Оказывается, он втихаря сворачивал белкам шейки и собирал их шкурки на шубу жене. У него под матрацем нашли штук пятьдесят беличьих шкурок. Этого законченного подонка выгнали из санатория, применив к нему еще какие-то административные меры.