Записки Видока
Шрифт:
Чтобы отвлечь от нас подозрения, я просил ее остаться еще недели на две в гостиницей сказать знакомым, что я уехал в Руан для закупок. Аннета должна была встретить меня в Париже и, действительно, приехала в назначенный день. Она рассказала, что на другой день после моего отъезда переодетые жандармы приходили в магазин с целью арестовать меня.
Итак, разыскиваемый под именем Жакелена, я был вынужден оставить это имя и вновь отказаться от ремесла, которому посвятил себя. У меня уже не было никакого паспорта, который мог бы сколько-нибудь обеспечить мне пребывание в кантонах, где я обыкновенно странствовал. В тех, где я никогда еще не был, мое внезапное появление могло возбудить подозрения. Положение мое становилось невыносимым. На что решиться?
Я был в своей лавке, вдруг вошел посыльный и объявил, что меня кто-то ожидает в трактире на улице Омерр. Полагая, что речь идет о каком-нибудь заказе, я отправился в назначенное место, где, к своему ужасу, увидел двух беглых каторжников из брестского острога; один из них был Блонди. «Вот уже два дня как мы здесь, — сказал он, — и сидим без гроша. Вчера мы видели тебя в магазине и порадовались, узнав, что он твой… Теперь, слава богу, мы уже не так беспокоимся — мы ведь знаем тебя: ты не такой человек, чтобы не выручить товарищей в беде».
Я меньше всего желал связываться с этими разбойниками, способными на все, даже продать меня полиции. Я сделал вид, что рад встрече с ними. Я прибавил, что поскольку я небогат, то мне очень жаль, что я не могу пожертвовать им более пятидесяти франков. Они, казалось, остались довольны этой суммой и, уходя, объявили, что намерены отправиться в Шалонна-Марне, где у них были «дела». Я был бы счастлив, если бы они навсегда убрались из Парижа, но, прощаясь, они обещали скоро вернуться, и я постоянно пребывал в страхе, опасаясь их скорого возвращения. Уж не хотят ли они превратить меня в дойную корову и заставить купить их молчание? Мое положение было далеко не завидным и вскоре еще ухудшилось вследствие одной роковой встречи.
Читатели, вероятно, помнят, что жена моя после развода вступила во второй брак; я думал, что она находится в департаменте Па-де-Кале и живет припеваючи со своим новым супругом. Не тут-то было! В один прекрасный день я столкнулся с ней нос к носу на улице Пети Каро. Она узнала меня издали, и я вынужден был вступить с ней в разговор. Увидев, в каком жалком состоянии был ее туалет, я дал ей немного денег. Может быть, она вообразила, что мое великодушие не вполне бескорыстно, но мне даже в голову не приходило, что моя бывшая супруга может выдать меня. И действительно, вспоминая позже о наших распрях и пререканиях в былое время, я понял, что поступил чрезвычайно благоразумно и осмотрительно, и мне показалось естественным, что эта женщина, находясь в бедственном положении, могла рассчитывать на помощь с моей стороны. Если бы я был в тюрьме или находился вдали от Парижа, то не смог бы облегчить ее нужду. Это соображение должно было заставить ее молчать.
Содержание моей жены было бременем, которое я добровольно взвалил на свои плечи, но я еще не вполне осознавал всю тяжесть этой обузы. Прошло недели две после нашего свидания. Однажды утром за мной прислали. Я отправился на зов, и в довольно опрятной, хотя и бедно меблированной квартире нашел не только свою жену, но ее племянниц и их отца, Шевалье, недавно отсидевшего шесть месяцев в тюрьме за кражу серебра. Я сразу же понял, что у меня на шее повисла целая семья. Эти люди были в нужде, я проклинал их в душе, но не мог поступить иначе как протянуть им руку помощи.
В то время мне казалось, будто весь свет сговорился против меня. Ежеминутно мне приходилось раскошеливаться, и спрашивается, для кого же? Для людей, которые считали мою щедрость обязательной,
«Вот видите, что вы наделали, — сказала, — в славное положение вы меня ставите, нечего сказать! Дома ничего не знали, а вы все растрезвонили. Лавка-то на имя жены, и она, чего доброго, выгонит меня, тогда опять придется локти кусать!» — «Не беда, будешь «работать» с нами, — ответили мне оба разбойника.
Я пытался разъяснить им, что несравнимо лучше зарабатывать себе на хлеб честным трудом, нежели жить, опасаясь полиции, и внушал им, что они умно сделали бы, отказавшись от избранной ими карьеры, сопряженной с такими опасностями.
«Недурно придумано! — воскликнул Блонди, когда я окончил свою проповедь. — А пока не можешь ли ты нам указать, нет ли где чего пообчистить? Видишь ли, мы не столько гонимся за советами, сколько за денежками».
Я снова попросил их не приходить ко мне в дом. «Ну ладно, что с тобой толковать, — ответил Дюлюк, — не придем, раз это твоей барыне не нравится». Но они недолго держали свое обещание. Дня через два Блонди явился ко мне в магазин и пожелал поговорить со мной наедине. Я отвел его наверх, в свою комнату. «Надеюсь, мы одни», — сказал он, окидывая взором комнату, где мы находились. Убедившись, что никто нас не подслушивает, он вынул из кармана одиннадцать серебряных приборов и двое золотых часов и положил их на стол.
«Четыреста франков, идет?» — «Четыреста франков! — воскликнул я, смущенный таким неожиданным требованием, — да у меня их нет!» — «А мне что за дело! Ступай продай вещи… Впрочем, если ты желаешь, я пришлю тебе покупателей в твою лавчонку… из префектуры. Ты со мной не шути…»
Мысленно я уже представлял себя снова отправленным в галеры… Нечего делать, четыреста франков были отсчитаны.
Глава девятнадцатая
Итак, я сделался укрывателем краденых вещей, преступником против воли. Я потерял сон, аппетит, дела больше меня не занимали — все мне опостылело, все стало мне ненавистно. Разумеется, у меня оставались Аннета и моя мать. Но разве мне не придется расстаться с ними? Я с ужасом представлял себе, как мой дом превращается в отвратительный притон, как в него врывается полиция и дознание обнаруживает мое участие в преступлении, которое должно навлечь на меня кару правосудия. Блонди приводил меня в ярость. Я охотно задушил бы его, а между тем принимал его у себя, окружал вниманием. При моем вспыльчивом нраве такое терпение было настоящим чудом; этим я был обязан Аннете.
Однажды я увидел Блонди с Дюлюком и бывшим чиновником, Сен-Жерменом, которого я знал еще в Руане, где он временно пользовался репутацией довольно честного человека. Сен-Жермен, для которого я был негоциантом Блонделем, удивился, встретив меня, но Блонди в нескольких словах изложил мою историю: он отрекомендовал меня «продувным плутом». Тогда лицо Сен-Жермена, который при встрече со мной наморщил лоб, просветлело. Блонди уведомил меня, что они направляются в окрестности Санлиса, и просил одолжить ему свой плетеный тарантас, который я использовал для разъездов по ярмаркам. Обрадовавшись возможности избавиться от этих негодяев, я поспешил дать им записку к тому лицу, у которого находилась моя тележка. Им выдали экипаж с упряжью, троица пустилась в путь, и десять дней я не получал от них вестей. Наконец, явился Сен-Жермен; он казался разбитым от усталости.