Записки военного музыканта. Полная версия
Шрифт:
И всё же день выдался удачным. Лена быстро разыскала друга отца. Мир не без добрых людей. Друг отца жил в полуподвальном помещении, и хотя жил бедновато, хорошо принял нас, предоставил маме с Леной угол, а нам "угол" на большой русской печке, где было темно и тесно, но тепло и уютно.
Судьбе было угодно задержать нас в Сызрани значительно дольше, чем предполагалось. То, что у нас ещё оставалось, было явно недостаточно для существования семьи в 7 человек: мама, Лена, Антонина, я, Зина, Илья и Богдан. Поэтому я с Антониной стали ходить по зажиточным семьям, обрисовывать наше бедственное положение и просить помощи, кто чем может. Пока мы ходили с Антониной, дела обстояли не так уж плохо, но когда она заболела, мне одному с этим делом пришлось туго. Однако пришлось мужаться, приноравливаться, изловчаться, да и хитрить. Только такое попрошайничество давало нам возможность не умереть с голода. Но вот заболел и я. Больших трудов стоило устроить нас в больницу, которая была настолько переполнена, что нас Антониной положили на одной кровати "валетом. Не помню, сколько дней я пробыл в больнице, но когда меня выписали, даже дома я долго не мог прийти в себя. Состояние было настолько ослабленным, что я относился ко всему происходящему с тупым безразличием. Когда меня позвали на похороны Антонины, я не пошел. По сей день я корю себя за это, и ношу
Большие трудности переживала страна и её народ, но время шло. Немалую поддержку народу, а значит и нам, оказала помощь "АРО". Она была необходима, и страна не жалела средств, принимая эту американскую "помощь". "АРО" – сейчас даже не вспомнишь, как расшифровывается это слово. В специальных Аровских пунктах, каждому голодающему ребёнку по специальным месячным карточкам выдавалось небольшая порция кукурузной каши, чашечка какао и кусочек белого хлеба. Аровская помощь в Сызрани была введена в гдето начале 1922 года. Аровские карточки мама получила на четверых самых младших, а значит на меня, Зину, Илью и Богдана. Получать по этим карточкам чаще всего приходилось мне. Вспоминается и такой печальный случай, когда я, принеся домой 4-е порции кукурузной каши, 4-е порции какао и 4-е кусочка белого хлеба разложил всё принесённое на столе. Когда я хотел вернуть матери карточки, то не обнаружил их в кармане. То ли я их потерял, то ли у меня их вытащили. Второе было наиболее вероятным. Единственным маленьким утешением этого немалого несчастья являлось то, что до конца месяца оставалась не полная неделя.
Наступила весна 1922 года. Положение в стране заметно улучшилось, мы это заметили не только потому, что стало чуть сытнее, но чувствовали это и по настроению старших. После проведения пасхи, мы стали планировать отправиться дальше в Москву. Что и говорить, настроение у всех поднялось. Мама верила, что в Москве при поддержке брата сумеет немного лучше устроить нашу жизнь, и невдомёк было бедной маленькой, но очень мужественной женщине, что лучше устроить нашу жизнь может только государство. В середине апреля мы наскребли на билеты, и погрузившись уже в пассажирский вагон и тепло попрощавшись с провожающим нас другом отца, мы двинулись к Москве. Мать ещё долго плакала в вагоне, всё приговаривая: "Мир не без добрых людей, мир не без добрых людей, пусть бог пошлёт и здоровье, и счастье…", – и ещё что-то в этом духе. Помнится, что все мы 6 человек неплохо устроились только на нижних полках 3 плацкартных мест. Это было возможно при интересном устройстве старых пассажирских вагонов. Нижняя и верхняя полки на ночь делались сплошными нарами, так как средняя часть была на петлях. Поскольку все мы были отощавшими, а двое были совсем малышами, то нам на этих нарах хватило место всем. Хотя связь уже налаживал свою работу, мы не могли дать телеграмму, чтобы нас встретили, ибо о точном прибытии поезда в Москву тогда никто не знал. Подъезжая к Москве, Лена стала интересоваться у попутчиков, где находится улица Малая Дмитровка (теперь улица Чехова), и как лучше к ней пройти. Мы, счастливые и радостные от окончания столь длительного и тяжелого путешествия, не отрывали глаз от окон. Поезд прибывал на Казанский вокзал!
Москва
Выгрузившись со своими узлами и баулами из вагона и устроив маму с ребятами в одном из залов ожидания, Лена и я двинулись на розыски улицы Малая Дмитровка, на которой проживала семья дяди Миши. Выйдя на привокзальную площадь (ныне "Комсомольскую"), мы растерялись, на площади было очень людно и шумно, то и дело слышались гудки автомобилей, звонки трамваев и окрики ломовых и легковых извозчиков и тележечников. Народ, нагруженный чемоданами, мешками и узлами, не соблюдал правил движения и переходов, которые в ту пору были весьма примитивные. Народ сновал во всех направлениях. Поминутно расспрашивая дорогу, мы пересекли площадь и по Домниковскому переулку вышли на Садовое кольцо и пешком (тратить на трамвай на двоих 10 копеек тогда нам казалось чуть ли не преступлением) двинулись по направлению Малой Дмитровки. Нетрудно понять, какое впечатление произвела огромная Москва на нас, не видавших в жизни никакого уличного транспорта кроме извозчиков, и какое впечатление производили мы, два юных провинциала, в жаркий апрельский день одетых чуть ли не по-зимнему. Напуганные разными страшными рассказами о ворах и бандитах, держась за руки, мы с Леной осторожно продвигались вперёд. НЕПовская Москва встретила нас обилием магазинов, большие витрины которых были красочно оформлены. Мы часто не выдерживали, останавливались и изумлённо их разглядывали. Особенно трудно было нам, усталым и голодным, проходить мимо продовольственных магазинов и булочных, в витринах которых были развешаны аппетитные калачи, колбасы, окорока, всевозможные фрукты и овощи. Многое в витринах было бутафорское, однако всё-таки мы едва успевали глотать слюни. Озираясь по сторонам, прошли мимо знаменитого Сухаревского рынка. Мы обходили его стороной, боясь его огромной многолюдности, затем мимо Самотёчной площади, поднялись в гору к Садово-Каретному ряду, и вот мы у финиша. Сейчас трудно вспомнить, сколь долго длился так быстро описанный путь, придя на квартиру дяди Миши, мы буквально валились с ног. Поднялись мы на 7-й этаж на лифте, поразившем наше воображение, ведь знали мы о лифтах раньше только понаслышке. Встретила нас Маня, двоюродная сестра, на наше счастье, работавшая в вечернюю смену. Вид наш привёл Маню в ужас, слушая наши рассказы о троицко-сызранских переживаниях, она поминутно вздыхала и охала, тем не менее быстро согрела чайник, усадила нас к столу, намазала маслом по куску белого хлеба. А когда мы немного подкрепились, Маня, наказав мне никуда не уходить, взяв с собой Лену и одну свою подругу, уехала за мамой и ребятами. Уложив вещи на нанятую тележку (подобные "такси" были в ту пору очень распространёнными и стоили дешевле извозчика), Маня с Леной и с тележкой, вновь двинулись по уже пройденному пути. Маму с ребятами забрала подруга Мани и повезла их трамваем, и для малышей это событие было особенно впечатляющим.
Но пока они в пути, сделаю небольшое отступление. Впоследствии, вспоминая обо всём пережитом, я часто задавал себе вопрос, откуда у Лены, 18-летней девушки, изголодавшейся и ослабевшей находились силы. Она не только проделала столь большой маршрут от Казанского вокзала до Малой Дмитровки, но и затем ей очень много приходилось возиться с нами и ухаживать за заболевшей мамой.
Когда Маня с Леной ушли, я некоторое время сидел смирно, но так как съеденный кусок хлеба голод не утолил, я то и дело поглядывал на шкафчик. В конце концов, я открыл дверцу. Увиденные в столе корочки были быстро мною уничтожены.
Дней через 5-6 после первомайского праздника начались и наши заботы о нашем дальнейшем существовании. Больная мать была уже не в состоянии нас прокормить и воспитывать. Лена, всемогущая, неугомонная и неутомимая, пройдя по разным учреждениям, добилась разрешения на устройство нас в детдом. Разрешение, подписанное Н. К. Крупской, и сейчас хранится у неё. С направлением, в сопровождении Лены мы, самые младшие, Я, Зина, Илья и Багдан, двинулись "кавалькадой" в московский распределительный приют. В распределительный приют собирали всех сирот всего на несколько дней. Сперва дети проходили полную санитарную обработку, затем их разбивали на возрастные группы, определяли их грамотность, способности, наклонности, словом, всё то, что нужно знать для лучшего распределения их по основным детским домам. Чтобы скорей покончить с беспризорностью, в стране было организовано очень много детдомов и спецколоний. Некоторые очень крупные заводы и воинские части создавали свои маленькие детдома в 14-15 человек. В приёмный распределительный приют приехала комиссия от завода "Густав – Лист", видимо, это название сохранилось от фамилии его бывших владельцев. Новое название завода мне так и не удалось установить. Комиссия должна была отобрать 14 ребят, 7 мальчиков и 7 девочек. Отбор происходил по следующему принципу. Воспитанников выстраивали в 2 шеренги, и тех, кто приходился по душе, расспрашивали: кто, откуда родом, кто были родители. Затем, конечно, беседовали с руководителями, узнавали дополнительные данные. В числе отобранных девочек оказалась и Зина, но она заявила, что без брата она никуда не поедет. Поэтому, когда построили и стали отбирать мальчиков, в числе первых отобрали и меня. Прежде чем поехать с комиссией, мы попросили разрешения проститься со своими маленькими братишками, находившимися в младшей группе. Попрощавшись, мы узнали, что и они прошли отбор и направляются в детдом при воинской части в Москве на Садовнической улице.
Для нашего маленького детдома был отведён небольшой флигелёк, который находился на территории Миусского кладбища поблизости от Савёловского вокзала. Флигелёк находился в метрах 100 от входных ворот, а ещё дальше стояла действующая церковь, в которой по праздничным дням проводилась служба, а по будничным отпевали покойников. Сзади и боков церкви начинались ряды могил. Первые дни мы иногда с интересом приглядывались к службам, ходили рассматривали памятники, ну а потом перестали обращать на всё это внимание. В детдоме нас сразу прикрепили к школе, где специальной проверкой определили наши знания, и поскольку много было пропущено и забыто, то фактически пришлось начинать кому с самого начала, кому классом ниже. Я начал с 3-го класса. Несмотря на небольшой срок пребывания в этом детдоме, прожили мы там очень хорошо и дружно. О нас хорошо заботились, хорошо кормили, чисто и прилично одевали. Очень хорошо запомнились две наши воспитательницы, тётя Надя и тётя Груня. Это были очень душевные женщины, заменившие нам матерей и близких. Душой всего нашего детдома был муж тёти Груни, организатор этого маленького детдома, парторг или пред завкома дядя Петя. Особенно приятными были посещения в праздничные дни группы рабочих завода во главе с дядей Петей. Они приносили нам подарки. Жить на кладбище было не страшно, однако, но когда начинало смеркаться, в глубину кладбища мы не ходили. От навещавшей нас Лены мы узнали, что Илью и Богдана перевели в другой детдом на станции Малаховка.
Однажды летом 1922 года конце августа, меня и Зину разбудили раньше обычного, когда мы оделись и, ничего не понимая, вышли в зал, увидели Лену с тётей Надей. Лена, попрощавшись с тётей Надей, повела нас с собой. Мы спросили её, куда идём и почему так рано? Лена или отмалчивалась, или говорила "так надо", "придёте узнаете". Но вот мы подошли к больнице, она не выдержала и со слезами на глазах оказала: "Сегодня хороним маму". На похороны пришли почти все! Близкие, проживающие в Москве, тётя Паша, Маня, Мироша, Соня. Появился Ефим, приехавший из Томска для продолжения учёбы в Москве. Жил он в студенческом общежитии. После приезда в Москву, мама все время болела и поправиться так и не смогла. Да и редко кто в то время мог перенести такую болезнь, как "водянка".
Лена осталась нам и за старшую сестру, и за маму. Жила она, в то время сначала с мамой, а затем одна в общежитии в Марьиной Роще. В маленьком детском доме на Миусском кладбище мы прожили чуть больше года, но когда необходимость в таких детдомах отпала, они попали под расформирование. Однажды пришла Лена, не навестить, как обычно, а с официальным направлением о переводе нас в детдом №8. Она забрала нас с собой, и мы двинулись к новому месту жительства. Находился этот детдом у самого Ваганьковского кладбища на одноимённой улице. Вот тут то и произошло моё "омоложение" на один год. "Омолодилась " на год и Зина. Так как в направлении год моего рождения указан был – 1909, то меня хотели отправить в другой детдом и разлучить с Зиной. Лене удалось убедить, что произошла ошибка, и оформить меня 1910 годом, и мы с Зиной остались в восьмом детдоме.
Если сказать, что мы с Зиной очень дружили, это значит сказать очень мало, мы не только были примером дружбы брата с сестрой, но она, к тому же, фанатично боялась за меня. Если продолжительное время она меня не видела, то сразу начинала бегать по детдому и спрашивать всех, не видел ли кто её брата. Успокаивалась только тогда, когда находила меня, и если ей это долго не удавалось, начинала плакать навзрыд, и тогда в поиски меня включались ребята всей группы. Некоторые эпизоды её заботы обо мне сохранились в моей памяти и по сей день. Вспоминается такой случай. В детдом не успели завезти к обеду хлеба, его хватило только для ребят младшей группы, для старших ребят решили занять хлеба в соседнем детдоме, который находился через дом от нашего. Воспитательница, взяв с собой несколько мальчишек, а среди них оказался и я, направилась в детдом №20. Там мы немного задержались, а когда пришли, то увидели, что все младшие ребята уже поели и вышли из-за столов, а Зина ещё и не приступала к еде, рыдала и кричала: "Куда увели брата! Зачем увели брата!" И никакие уговоры и объяснения не помогали, и только мое появление привело её в чувство. Иногда она ходила со своей группой в гости к шефам, такие мероприятия бывали довольно часто, и она всегда из тех гостинцев, которые им там давали, оставляла немного и для меня.